Алеша, увидя, что опасность сиюминутной расправы ему не грозит, с улыбкой отпустил отца.
– Меня нельзя бить, папочка!
Петр Харитонович опять склонился над столом. Перед ним янтарно светился чай в фарфоровой чашке с голубыми разводами. Дыхание возвращалось в грудь мелкими порциями. Как бы пробуя заново голос, процедил:
– Убирайся из дома, подонок!
Елена вскрикнула:
– Ты что, Петр! Опомнись!
С той же приклеенной к губам нечистой улыбкой Алеша ушел с кухни. На сборы ему понадобилось десять минут. Сложил в рюкзачок самое необходимое из одежды, пару книг.
Деньжат у него было припасено около трехсот рублей. В коридоре наткнулся на мать.
– Не смей уходить, Алешка! Слышишь? Не смей!
– Это все колеса, мамочка. Этот тип остынет, и я вернусь.
– Куда ты?
– Неважно. Не пропаду.
Он отстранил мать таким движением, как отодвигают ветку в лесу, нависшую над тропой. Хлопнул дверью, исчез. На кухне сидел, будто в забытьи, Петр Харитонович, постаревший, грузный.
– Что ты наделал, Петя, что наделал!
– У него в глазах мрак. Кого мы родили, мать? Кого произвели? Зачем вообще живем, ответь мне, пожалуйста?
7
На перрон Ростовского вокзала Алеша Михайлов ступил поутру в последний день апреля. Настроение у него было прескверное. Его вели, как окуня на крючке. Конечно, это тот турецкий паша, у которого он побывал в гостях на Садовом кольце. Понять его можно. Статуэтку он ему сунул сгоряча, рассчитывал, пацан от радости одуреет, оробеет, слюни распустит - и бери его голеньким. Сука линялая, не на того напал.
Алеша самодовольно потер переносицу. Все-таки вовремя он рванул из Москвы. Лучше в сторонке переждать, пока все успокоится. Какие бы длинные ручищи ни отросли у турка, не семиглазый же он, чтобы повсюду его высмотреть. С экзаменами только непонятно как быть. Того гляди аттестат накроется. Тогда прощай университет. Придется остаток жизни прозябать в невежестве.
Из ближайшего автомата дозвонился Асе. Узнав его голос, она умолкла, точно померла.
– Не рада, что ли? - спросил он. - А я ведь потрахаться приехал.
– Ты с ума сошел! - сказала она после огромной паузы.
– Отец выгнал из дома за разврат, - счел нужным пояснить Алеша. - Не дал доучиться. Все гонят, все клянут, мучителей толпа. Куда деваться? Только к любимой женщине.
– Ты мою тетку не видел. Если она нас засечет, обоим крышка.
– А где она сейчас?
– В магазин ушла…
Ася велела ждать ее через час у входа в центральный парк. Он позавтракал в укромном шалманчике на улице Энгельса; съел бутерброд с сыром и выпил стакан кофе. Погулял по утреннему городу. Ростов ему понравился. С колоннами голых каштанов вдоль мощенных камнем улочек Ростов напоминал большого, неухоженного ребенка-сироту. Прохожие странно улыбались, словно каждый готов был признать в нем родственника. Красивых девушек почти не было.
Центральный парк, как и в Москве, назывался, разумеется, именем Горького. Революционная фантазия никогда не мудрствовала.
Ася опоздала минут на пятнадцать, примчалась похожая на укоризну, с растрепанными волосами, с химическим блеском глаз. С размаху кинулась ему на грудь. Пролепетала по-киношному:
– Любишь?! Любишь?!
– Как же не любить, - солидно отозвался Алеша. - Черта полюбишь, когда за тобой бандиты гонятся.
На скамеечке в садовой аллейке они обсудили, что им дальше делать. Ася пугала его теткой, но тетки он не боялся. Он признался, что влип в неприятную историю: чем-то досадил могущественному боссу подпольного мира, которого зовут Елизар Суренович. Чем-то не угодил, хотя сначала тот подарил ему драгоценную статуэтку, которой не меньше ста тысяч. Теперь он богатый человек, но с тех пор, как не угодил боссу, его преследуют неудачи. Его выследил премерзейший старикашка, похожий на клопа, и навел на него Федора Кузьмича.