А как же, я его спрашиваю, любовь? Тонкие чувства?
Проходили годы, а желание казаться при жене поумнее, поосновательнее никогда не покидало Петра Харитоновича.
Она смотрела на него с холодным, жестким любопытством.
– Тебя действительно волнует, кто у кого под каблуком?
– Да нет, это я к слову. По-моему, лишь бы люди любили друг друга, все остальное ерунда.
– Да, ты прав. Но нас трое.
– Что ты хочешь сказать?
– Нас трое, и мы оба с тобой под каблуком у Алеши. Это тоже, возможно, ерунда, если бы не одно обстоятельство. Хочешь знать какое?
– Какое?
– Он нас с тобой давно за людей не считает. Мы для него нечто вроде… вроде… прислуги. Или хуже того, быдло, чернь.
– Ну зачем ты так? - Петр Харитонович с удовольствием разжевал и проглотил сочный кусок горячего мяса. Запил стаканчиком «Боржоми». Он не принимал близко к сердцу заскоки сына. Ну да, Алеша бывает заносчив, скрытен, бывает и хамоват - это все брожение молодости. Пройдет.
– Он меня сегодня по-настоящему напугал, - сказала Елена.
– Чем?
Оказалось, ничего особенного: послал мать на три буквы.
– То есть как?
– А так. Я спросила, почему он вечно молчит, дичится, ну, он и отправил.
Елена рассказала о печальном происшествии без обиды, скорее, с недоумением, и это было правильно: зачем раздувать из мухи слона. К сожалению, и оставить инцидент без последствий было бы непедагогично. Оба это понимали. Петр Харитонович вздохнул, отставил подальше тарелку.
– Что ж, зови мерзавца.
– Только держи себя в руках.
Сын встал в проеме кухонной двери, поощрительно глядел сверху вниз на отца с матерью. Был он красив, светел, своенравен - в небрежной позе бездна очарования. В кого он только уродился, вот бы что хотелось знать.
– Значит, что же, сынок, - сиротливо осведомился Петр Харитонович, - скоро будешь нас с матерью поколачивать? Или только пока матерком пулять?
Алеша смешливо фыркнул:
– Прости, мамочка, я погорячился!
– Ну, конечно, мать простит. Сунул ее носом в дерьмо, зато извинился. Спасибо, не убил. У тебя это с детства отлично получается: нагадить и тут же извиниться, как ни в чем не бывало. Но ты уже не ребенок, спрос с тебя другой. Взрослый человек несет ответственность не только за свои поступки, но и за слова. Да как у тебя язык повернулся! Она не только твоя мать, она женщина. Ты посмотри на нее! Я пришел, на ней лица нет. Она всю жизнь тебе лучший кусок отдавала - для чего? Чтобы ты ее вот так отблагодарил?
Алешино лицо налилось сизой бледностью, но Петр Харитонович не придал этому значения, уж больно складным выходило наставление.
– Только последний негодяй может себе позволить так разговаривать с родной матерью. Ты хоть понимаешь, что такое мать? Или для тебя это слово - пустой звук? Вообще, есть ли для тебя что-нибудь святое?
У Алеши губы запрыгали, глаза сделались совершенно прозрачны.
– Хватит вонять, папочка! Ты не в казарме.
Кощунственный смысл сыновней реплики не сразу дошел до сознания Петра Харитоновича, но, поняв, он отреагировал по-гвардейски. Откуда былая удаль вернулась. Взвился над столом, метнулся к обидчику, норовя оплеухой заткнуть подлый рот. Однако и тут Алеша его опередил. Худыми руками, точно шлангами, обхватил, стиснул, сдавил туловище отца. Тому и не ворохнуться. Они были одного роста, их лица в безумии, глаза сдвинулись вплотную. Горячечным шепотком, настоянным на молочном запахе, Алеша предупредил:
– Уймись, папочка! Худо будет!
Елена издала какой-то щенячий стон. У Петра Харитоновича, впервые за всю свою нормальную жизнь так бесповоротно и окончательно униженного, вероятно, хватило бы сил разомкнуть дерзкую хватку сына, но странная, вязкая слабость, будто мозговой паралич, сковала его мышцы.