Разумеется, в ответ на наши конкретные предложения поборник эгалитаризма всегда может заявить, что даже если бы он и отдал бедным "излишек" своего дохода, то все равно это было бы лишь каплей в море, и поэтому он готов это сделать лишь при условии, что то же самое в обязательном порядке будут вынуждены сделать и все остальные. Однако, с одной стороны, утверждение нашего "филантропа", что участие "всех остальных" изменит суть дела, просто неверно - даже в этом случае его вклад останется каплей в море. Действительно, поскольку размер вклада остается тем же самым независимо от того, было ли жертвователей много или всего один, то не меняется и та процентная доля, на которую за счет данного вклада повышается благосостояние всех малоимущих. Фактически его индивидуальный вклад был бы даже более ценен, так как он мог бы предоставить эти деньги самым нуждающимся среди всех тех, кто, как он сам считает, вправе получать помощь. С другой стороны, введение принуждения уже само по себе изменило бы положение вещей самым радикальным образом: тот тип общества, который бы возник в результате добровольного перераспределения доходов, в корне отличался бы (и, по нашим стандартам, был бы во всех отношениях более предпочтительным) от типа общества, который сложился бы в условиях принудительного перераспределения. Те, кто полагает, что общество принудительного равенства является предпочтительным, также могут без труда последовать своим идеям на практике: они могут вступить в одну из коммун, существующих в нашей стране и за ее пределами, или же основать новые коммуны. И, разумеется, убеждение, что любая группа лиц, желающих жить таким образом, должна быть свободна это осуществить, никоим образом не вступает в противоречие ни со свободой, ни с равенством (будь то равенство возможностей или личное равенство).
Однако тот факт, что лишь немногие изъявили желание присоединиться к подобным коммунам, а уже существующие коммуны оказались непрочными, еще раз доказывает, на наш взгляд, что поддержка идеи равенства результатов не идет дальше разговоров.
Эгалитаристы в Соединенных Штатах могут возразить, что малочисленность и непрочность коммун вызвана тем, что общество, остающееся по преимуществу "капиталистическим", клеймит позором такие коммуны и в результате они подвергаются дискриминации. Может быть, это и правда в отношении Соединенных Штатов, но, как указал гарвардский социолог Роберт Нозик, есть в мире одна страна, к которой это не относится и где, наоборот, коммуны пользуются глубоким уважением и заслуженной славой. Страна эта - Израиль. Кибуцы сыграли немаловажную роль во времена первых еврейских поселений в Палестине; они продолжают занимать видное место и в государстве Израиль. Непропорционально большая часть государственных деятелей Израиля - бывшие кибуцники. Факт членства в кибуце не только не подвергается осуждению, но наделяет человека почетным социальным статусом и вызывает лишь одобрение. Каждый гражданин свободен вступить в кибуц или покинуть его, и кибуцы были и остаются жизнеспособными общественными структурами. Однако никогда в прошлом (и тем более в наши дни) в кибуцы добровольно не вступало более 5 % еврейского населения Израиля. Это значение можно рассматривать как верхнюю оценку доли всего населения, которая была бы склонна добровольно предпочесть систему, обеспечивающую соблюдение принципа равенства результатов, системе неравенства, разнообразия и открытых возможностей.
Отношение широких слоев населения к прогрессивному подоходному налогу не является столь однозначным. Недавно были сделаны попытки ввести прогрессивный подоходный налог (помимо федерального) в тех штатах, где прежде его не было, и увеличить степень налоговой прогрессии (то есть повысить налог на более высокие доходы). В проведенных по этому поводу референдумах население, как правило, отвергло подобные предложения. В то же время федеральный подоходный налог характеризуется высокой степенью прогрессии (по крайней мере, на бумаге), хотя в нем содержится большое число положений (т. н. "юридических лазеек"), которые на практике позволяют лицам с наиболее высокими доходами платить вовсе не столь уж высокие налоги. Исходя из этих фактов, можно было бы думать, что широкие слои населения относятся по меньшей мере терпимо к системе уравнительного налогообложения, применяющейся в умеренных масштабах.
Тем не менее мы возьмем на себя смелость утверждать, что популярность игорных домов в Рино, Лас-Вегасе, а с недавнего времени и в Атлантик-Сити является не менее верным барометром того, что предпочитает публика, чем существующая система федерального подоходного налогообложения, передовые статьи в "Нью-Йорк Таймс" и "Вашингтон Пост" или страницы "Нью-Йорк Ривью оф Букс".
Последствия эгалитарной политики
Определяя свою собственную политику, мы имеем возможность учиться на опыте тех западных стран, с которыми нас связывает общее интеллектуальное и культурное наследие и от которых мы переняли многое в нашей системе ценностей. Пожалуй, наиболее поучительным примером является Великобритания, которая в девятнадцатом столетии была инициатором и образцом практического применения принципа равенства возможностей, а в двадцатом веке взяла курс на насаждение равенства результатов.
Начиная с конца Второй мировой войны доминирующим фактором британской внутренней политики стало стремление ко все большему и большему равенству результатов. Правительство принимало новые и новые меры, направленные на то, чтобы отнять "излишки" у богатых и отдать их бедным. Подоходные налоги были повышены до такой степени, что для группы лиц с наиболее высокими доходами налог на доход с недвижимого имущества составил 98 %, а налог на "доход от производственной деятельности" (или "трудовой доход") - 83 %. Налоги на наследство были еще выше. Значительно расширилась система предоставления государством жилья, медицинского обслуживания и других услуг по социальному обеспечению, а также выплаты пособий по безработице и пенсий по старости. К сожалению, результаты оказались весьма отличными от того, чего предполагали добиться люди, чье чувство справедливости было с полным на то основанием оскорблено классовой структурой, господствовавшей в Англии на протяжении веков. В стране произошло колоссальное перераспределение богатств, однако конечным результатом этого процесса стало вовсе не "справедливое распределение", а нечто совершенно иное.
Взамен или в дополнение к прежним привилегированным классам выросли новые: бюрократы, закрепившиеся на "тепленьких местечках" и защитившие себя от инфляции как на годы работы, так и на годы пенсии; профсоюзы, наловчившиеся изображать себя представителями самых обездоленных и бесправных рабочих, а фактически состоящие из самых высокооплачиваемых работников в стране - то есть из рабочей аристократии; и, наконец, новые миллионеры - люди, которые умудрялись обходить законы, правила и распоряжения, хлынувшие из парламента и различных бюрократических ведомств, люди, которые нашли способы уклоняться от уплаты подоходного налога и переводить свое состояние за тридевять земель - вне пределов досягаемости налоговых инспекторов. Грандиозная перетасовка доходов и богатства? Да. Меньше несправедливости? Вряд ли.
Попытка осуществить равенство в широких масштабах провалилась в Великобритании не потому, что правительством были приняты ошибочные меры, и не потому, что они проводились в жизнь, и не потому, наконец, что контроль за проведением этих мер осуществляли неподходящие люди (хотя в какой-то мере там присутствовали все эти факторы). Эта попытка провалилась по гораздо более фундаментальной причине: она шла вразрез с одним из самых основных инстинктов, свойственных всем людям. Адам Смит определяет его как "постоянное, непрерывное и непрекращающееся стремление каждого человека улучшить свое положение" - и, можно добавить также, положение его детей и потомков. Разумеется, Смит понимал под "положением" человека не просто его материальное благосостояние, хотя наверняка оно было одним из важных компонентов. Он имел в виду гораздо более широкое понятие, включающее в себя все те жизненные ценности, в соответствии с которыми люди расценивают свои успехи и достижения - в том числе и те моральные ценности, которые лежали в основе расцвета филантропической деятельности в девятнадцатом столетии.
Когда законы препятствуют людям преследовать свои собственные цели в соответствии с их собственной системой ценностей, люди стараются найти окольные пути. Они начинают обходить законы, нарушать их или же покидают страну. Мало кто из нас верит в моральный кодекс, который оправдывает принудительное изъятие у людей значительной части того, что они производят, чтобы затем финансировать выплаты другим людям, которых они не знают, предназначенные для целей, которые они могут не одобрять. Когда закон вступает в противоречие с тем, что большинство считает нравственным и справедливым, люди станут нарушать закон - независимо от того, был ли тот установлен во имя некоего благородного идеала (как, например, равенство) или же в самом неприкрытом виде служит интересам какой-то группы, позволяя ей извлекать выгоду за счет других. В этом случае люди будут подчиняться закону не из чувства справедливости или иных моральных соображений, а лишь из страха наказания.
Когда люди начинают нарушать законы, регулирующие только какую-то одну сферу их деятельности, отсутствие уважения к закону как таковому неминуемо распространяется и на все остальные правовые нормы - даже те, которые все считают моральными и справедливыми, как законы против насилия, воровства или злостного хулиганства. Как в это ни трудно поверить, но вполне вероятно, что общий рост преступности в Англии за последние десятилетия стал одним из последствий проводившейся там политики эгалитаризма.