Но с чем предстояло сражаться нам сегодня? С тьмою. Где был враг? Везде и нигде. Мы не могли ни бить в цель, так как не знали, где эта цель находится, ни обороняться, так как не знали, откуда будет нанесен удар. Нам оставалось лишь запереться, быть начеку и ждать.
Артур Ранс подтвердил Рультабийлю, что за садовника Маттони он ручается, и молодой человек, успокоившись, что с этой стороны мы в безопасности, решил объяснить нам положение дел. Раскурив трубку, он несколько раз поспешно затянулся и заговорил:
— Итак: можем ли мы надеяться, что Ларсан, столь вызывающе появившись перед нашими стенами, ограничится безобидной демонстрацией? Удовлетворится ли он чисто моральным успехом, внеся растерянность, тревогу и даже страх в ряды гарнизона? Исчезнет ли он? Честно говоря, не думаю. Во-первых, это не в его характере — он никогда не останавливается на полпути; во-вторых, никто не заставляет его исчезать. Поразмыслите хорошенько: он может предпринять против нас какой угодно маневр, а мы не можем ничего — только защищаться да нанести ответный удар, если будем в состоянии, да и то лишь тогда, когда он сам этого захочет. Помощи извне нам ждать не приходится. И ему прекрасно об этом известно: именно потому он так нагл и спокоен. Кого мы можем призвать на помощь?
— Прокурора, — неуверенно отозвался Артур Ранс: по каким-то непонятным причинам он решил, что Рультабийль не принял в расчет эту возможность.
Рультабийль посмотрел на нашего хозяина с жалостью и некоторым упреком. Ледяным тоном, явно свидетельствовавшим о неуместности предложения Артура Ранса, он отчеканил:
— Вам следует понять, сударь, что я не для того спас Ларсана от французского правосудия в Версале, чтобы передать его итальянскому правосудию в Красных Скалах.
Как я уже упоминал, Артур Ранс не знал о первом браке дочери профессора Стейнджерсона и поэтому не был в состоянии оценить всю безвыходность нашего положения: мы не могли никому признаться в том, что Ларсан жив, не вызвав тем самым ужасного скандала и даже катастрофы. Однако некоторые необъясненные эпизоды версальского процесса дали ему достаточную пищу для размышлений, чтобы он понял, что мы никоим образом не хотим вновь вызвать интерес публики к так называемой «тайне мадемуазель Стейнджерсон».
В этот вечер Артур Ранс понял лучше, чем когда-либо: Ларсан, невзирая на все прокуратуры мира, держит нас в руках при помощи одной из тех страшных тайн, которые дают людям возможность выбирать лишь между честью и смертью.
Поэтому он лишь молча поклонился Роберу Дарзаку; этот поклон означал, что он готов сражаться на стороне Матильды, словно благородный рыцарь, не спрашивающий о причинах битвы, когда нужно сложить голову за свою возлюбленную. Я, во всяком случае, понял его жест именно так, поскольку был убежден, что американец, несмотря на недавнюю женитьбу, отнюдь не забыл предмет своего прежнего обожания.
— Нужно, чтобы этот человек исчез, причем тихо — мы должны или умолить его сжалиться, или заключить с ним мирный договор, или убить его, — проговорил Робер Дарзак. — Однако главное условие его исчезновения — это держать в тайне его возвращение. Я выражу волю госпожи Дарзак, если попрошу вас приложить все усилия к тому, чтобы господин Стейнджерсон не знал, что нам опять угрожает этот бандит.
— Желание госпожи Дарзак для нас закон, — отозвался Рультабийль. — Господин Стейнджерсон ничего не узнает.
Затем мы принялись обсуждать, как объяснить создавшееся положение слугам и чего от них можно ожидать. По счастью, папаша Жак и супруги Бернье уже кое-что знали и ничему не удивлялись. Маттони был достаточно предан м-с Эдит, чтобы повиноваться не размышляя. Остальные в счет не шли.