— Мистер Хокинс, я не уеду отсюда, пока вы не согласитесь помочь мне.
Джон Калзин, стоявший чуть поодаль, обратился к ней:
— Мадам, видно, что вас гнетет какой-то страх. Позвольте нам помочь вам. Это тихое и безопасное место.
Эти слова помогли ей немного раскрыться.
— Нам с сыном необходимо спрятаться. — Неожиданно громко она позвала: — Луи!
Затем она взглянула на Джона и перевела взгляд на меня:
— А где вы живете, мистер Хокинс? Ваша гостиница стоит в более уединенном месте, не правда ли? Кучер не знает, где.
В зал вошел мальчик. Он заметил мой взгляд и поежился: до сих пор я никак не мог одобрительно относиться к его поведению.
— Мадам… вам… с сыном? Видимо, что-то или кто-то… напугал вас?
Ответа не последовало. Тогда заговорил я:
— Мадам, вы должны сказать нам. Если вы хотите, чтобы мы вам помогли.
Она все еще не решалась ответить. Джон Калзин сказал:
— У меня есть отдельная гостиная… наверху. Никто не может войти туда, не получив разрешения или без того, чтобы я знал об этом. — И он похлопал по огромному ключу, что висел у него на поясе. — А дверь там дубовая.
Но Грейс Ричардсон не двинулась с места.
Я же, как истинный сын своих родителей и поэтому всегда побуждаемый сознанием того, что дeq \o (о;ґ)лжно делать, заговорил как можно убедительнее, имея в виду ее успокоить:
— Мадам, я обещаю обсудить с вами вашу просьбу. Но вам легче будет разговаривать, когда вы отдохнете. К тому же ваш сын… Мальчик, наверное, проголодался.
Эти слова ее, видимо, убедили. Мне кажется, напряжение оставило ее, и она даже стала будто бы меньше ростом, ощутив себя в безопасности, чего в последнее время ей так недоставало. Она так и стояла в полной неподвижности, потом подняла на меня взгляд и проговорила:
— Доброта — величайшая из добродетелей… — Она вдруг замолкла, словно от боли, и не промолвила больше ни слова. До этого мгновения мне никогда в жизни не приходилось видеть столь ранимого и столь нуждающегося в защите существа.
К двери подошел мальчик и заглянул внутрь, но тут же опять отвернулся. К моему великому неудовольствию, он наклонился, подобрал с земли камень и швырнул им в миролюбивую собаку Джона. Он промахнулся, но бедное животное бросилось прочь, поджав хвост и ища, где бы спрятаться. Мы с Джоном переглянулись, и я направился к двери.
Мальчик увидел выражение моего лица и неодобрительный взгляд. Я сказал довольно резко:
— Это очень добрая собака. И очень старая. С ней надо хорошо обращаться.
Мальчик взглянул на съежившуюся собаку, потом на меня. Потом сделал то, что я нахожу совершенно необычайным: он подошел ко мне, прижался головой к моей руке чуть ниже локтя и, как младенец, засунул в рот большой палец. Я воспринял этот жест как просьбу о прощении, и мы с минуту постояли так, а потом он снова убежал, быстроногий и оживленный. С молчаливой и нежной заботой огромный и добродушный Джон провел женщину к лестнице. Мальчик последовал за ней и, когда они поднимались наверх, проходя мимо портрета короля, Луи обернулся и помахал мне рукой. Сияние этой неожиданной мальчишечьей улыбки словно осветило темную лестницу.
— А ваш багаж, мадам? — крикнул я ей вслед. — Велеть ли принести его к вам?
Ответа не последовало. Я подождал. Женщина пыталась побороть смущение. Остановившись на лестнице, она заговорила, глядя вниз поверх перил:
— Мы застряли в Йовиле, — сказала она. — Багажа у нас нет. Очень сожалею.
Кучер, который, к нашему удивлению, не попросил, чтобы о его упряжке позаботились, нетерпеливо переминался у двери, прислушиваясь к этому обмену репликами. Я протянул ему монету.
— Благодарствую, что подождал, — сказал я. — Дама с мальчиком дальше не поедут.
— Да у их и багажа-то никакого не было в Йовиле, — пробормотал он.