Свободнорожденная ―и за нее должно платить, поскольку она умерла из-за того, что именно Гудлейв отпустил медведя. Как бы там ни было, медведь был мой, и стоит он дорого.
Мой отец не возразил, не сказал, чей это был медведь. Я же вообще не мог говорить ―до меня наконец дошло, что шест с шаром, который Каов устанавливал неподалеку, это ―копье с насаженной на него головой Гудлейва.
Эйнар снова поерзал и плотнее закутался в плащ, его дыхание курилось в холодном доме, и он заявил:
― В конце концов, вы можете ходить по кругу, споря о том, чья это вина, начиная с Рерика, который привел сюда медведя, и кончая Гудлейвом, который его выпустил. А еще о том, почему он услал мальчишку так поздно в горные снега на тот уединенный хутор. Может статься, они с медведем были заодно.
Сказано было наполовину в шутку, но Скапти и Кетиль зачурались от зла какими-то быстрыми знаками и схватились за железные молоты Тора, висящие у них на шеях. Даже тогда я сообразил, что Эйнар хорошо знает своих людей.
Я ничего не сказал, окруженный дрожащими воспоминаниями, как летучими мышами, вылетевшими из норы в земле.
Медведь ударил в стену. Настала тишина. Хотя, могу поклясться, я слышу, как он пыхтит в снегу, хрустящем под лапами. Фрейдис бубнит. Две молочные коровы заревели от страха, и медведь отозвался, доведя животных до безумия, а меня до такого озноба, что я сажусь на пол ―фонарь в ногах, дыхание у меня перехватывает, во рту пересохло, и язык прилип к небу.
― Итак, Гуннар сын Рогнальда, желаешь ли ты сам рассказать обо всем сыновьям Гудлейва, когда они прибудут сюда? Или, может быть, ты пожелаешь отправиться с нами? Нам нужны хорошие люди.
Я потрясен, услышав это, но тут же соображаю, что Эйнар разговаривает с Гуннаром Рыжим. Я никогда не слышал его настоящего имени ―для нас он всегда был просто Рыжим Гуннаром.
В трудное он попал положение, соображаю я. Он ―человек Гудлейва, жестокий и опасный воин, но его пока оставили в живых, потому что именно он послал моему отцу весть обо мне.
Одно ясно: они с Эйнаром знают друг друга ―и Эйнар не доверяет Гуннару, а Гуннару это известно. И понятно, что Эйнар не хочет, чтобы Гуннар остался и давал советы сыновьям Гудлейва. Без него они дважды подумают, прежде чем начнут мстить.
Гуннар пожимает плечами и скребет свою пегую голову, словно размышляя ―на самом же деле выбора у него нет.
― Я по возрасту моему надеялся стать здесь на якорь навсегда, ―уныло ворчит он, ―однако Норны ткут, а нам только и остается, что носить ими сотканное. Я пойду с тобой, Эйнар. Вперед, навстречу стужам и штормам, да?
Они усмехнулись друг другу, но это были улыбки кружащих волков.
― А ты, Убийца Медведя? ―спрашивает Эйнар, обращаясь ко мне. ―Пойдешь ли со своим отцом на «Сохатом»? Очень советую тебе это сделать.
Что тут скажешь? Сыновья Гудлейва отомстят мне, коль я останусь, это ясно, и здесь мне делать нечего.
Я кивнул. Он кивнул. Мой отец просиял. Скапти велел принести эля.
Итак, дело сделано. Я присоединился к варягам, к Обетному Братству, ―но чтобы дать такой обет, кровавую клятву, недостаточно просто кивнуть-подмигнуть. Впрочем, узнал я об этом позже.
В тот вечер я в последний раз ел в доме Гудлейва. Чтобы дать место всем варягам, завесы, разделявшие дом, сорвали ―с некоторым презрением, как мне показалось. Ведь ярлу-воителю пристало иметь дом, полный людей, а те, что дом разгораживают, стало быть, не нуждаются в людях для набегов, а стало быть, и в месте для них. Давшие клятву держатся старого обычая и терпеть не могут разгороженных домов.
Мы ели вкруг очажной ямы, я ―съежившись и вслушиваясь в грохот ветра под крышей.