Но, как бы то ни было, мы ее одержали, и, поскольку вы сами признаете свою вину, но от конкретных показаний увиливаете, нам, увы, не остается ничего другого, как арестовать вас. Будь моя воля, сказанного вами уже достаточно для того, чтобы повесить вас без дальнейшего следствия, но мы ведь все-таки цивилизованные люди…
С самого начала Энни знала, каков будет результат. Внутри у нее все кипело, но показать это своим палачам означало проявить слабость.
— Цивилизованные люди? — Голос Энни был полон презрения. — Можно подумать, я не видела, что вы, «цивилизованные люди», творили? Вешать людей сотнями за малейший проступок, по малейшему подозрению, насиловать женщин, грабить до нитки убитых — это ваша цивилизованность? Повесить женщину — какая цивилизованность! Я понимаю, господа, этим вы хотите мне отомстить за ваш позор под Фалкирком, но виновата ли я, что ваши доблестные воины наложили там в штаны от страха?
— Ваши колкости не помогут вам, леди Энни, — поморщился Камберленд.
— Что, — усмехнулась она, — правда глаза колет?
— Не кажется ли вам, леди Энни, — вступил в разговор один из сидевших за столом, представившийся как полковник Чолмондели, — что вам лучше брать пример с вашего супруга? В отличие от вас, он верой и правдой служит британской короне…
— Ангус никогда не стеснял моей свободы, даже если не одобрял моих решений.
— Вы, кажется, племянница Ферчара Фаркарсона? — спросил полковник.
— Внучка, — поправила Энни.
Макнув перо в чернильницу, Чолмондели что-то отметил в своих бумагах.
— Это он уговорил вас поддержать бунтовщиков? — поинтересовался полковник.
— Никто никогда не мог и не сможет уговорить меня делать то, чего я сама не захочу.
— Странно, — Камберленд пристально посмотрел на нее, — вы не задаете нам никаких вопросов о вашем муже. Его судьба вас не интересует?
— Если бы Ангус погиб, — Энни рассеянно выдернула нитку, торчавшую из рукава, — мне, полагаю, это уже было бы известно.
— Вы не виделись с ним на протяжении этих трех дней? Не получали от него вестей?
Энни бросила нитку на пол, словно отбросила свои сомнения вместе с ней.
— Мы с Ангусом иногда неделями не видимся и не получаем друг от друга вестей. Мы оба взрослые, свободные люди, у каждого свои дела, что хотим, то и делаем…
Жирные губы Камберленда расплылись в противной улыбочке.
— Видите ли, дорогая, — проговорил он, — по иронии судьбы ваш муж сейчас находится всего, можно сказать, в ста шагах от вас… — Он обратился к другим: — Госпиталь ведь в ста шагах отсюда, не так ли?
Энни почувствовала, словно ее кольнули холодной иглой в сердце.
— Ангус в госпитале? — переспросила она.
— Ну, вообще-то это не совсем госпиталь… Не можем же мы держать раненого дворянина вместе со всякой швалью!
Энни кольнуло еще сильнее, горло перехватил спазм.
— Он ранен? — чуть слышно спросила она.
— Ранение мечом в живот, если не путаю. Врачи говорят, что шансы на выздоровление ничтожно малы — ранения в живот очень опасны, особенно если начнется загноение…
Энни показалось, что вся комната куда-то поплыла. Взгляд ее стал мутиться, лица сидевших за столом казались едва различимыми пятнами…
Ранение в живот? Все эти три дня, стоило Энни закрыть глаза, перед ее мысленным взором тотчас же вставали одни и те же кошмарные видения: бездыханное тело Джона с рукой, сжимающей ось телеги… английский офицер… меч Энни, рубанувший по ненавистному красному мундиру… Сколько ни пыталось сознание Энни упорядочить эти отрывочные фрагменты, логичной картины все равно не получалось. А главное — какой-то внутренний голос убеждал ее, что она должна вспомнить лицо офицера, что это очень важно, но, сколько ни напрягала Энни память, все время словно что-то мешало, и лицо это оставалось не более чем размытым пятном. Теперь же она наконец все поняла. Это был Ангус.