– Ну и?.. – Мамен потянулась к очередной ручке.
– Так вот, – Алисия никак не могла сосредоточить взгляд на пепельнице, – на следующую ночь мне приснился сон. И такого удивительного сна я никогда в жизни не видела.
Под пристальным взглядом Мамен Алисия описала город с нарисованными домами, проспекты, по которым двигались люди – неизменно повернувшись спиной к ней, Алисии. Своеобразный облик улиц накрепко отпечатался у нее в мозгу и словно заронил туда какие‑то семена; сразу возникло подозрение, что город хранил в себе тайну и во всем этом был какой‑то скрытый смысл, город был неким символом – так мелодия может выразить или даже заменить собой радость, а белая стрела помогает выбрать путь. Вернувшись к реальности, Алисия долго сидела на краю постели (вот это и забавно в сновидениях: мы непременно желаем найти им толкование, пропустив через фильтры блеклой памяти, которая все это время бодрствовала) и выкурила целую пачку сигарет, пытаясь шаг за шагом восстановить этапы своего визита в город. Память впитала равные доли приятного и отталкивающего. Похожие на театральные декорации бульвары дышали очарованием давно минувшего детства, которое в любых вещах и событиях умело найти некое богоявление, так что в каком‑то смысле город означал внезапное возвращение в возраст невинности. Но, с другой стороны, та же невинность таила в себе ловушку: всякая иллюзия губительна, ведь осуществление ее ведет нас к разрушению и опустошению. Ночь с чужими звездами, безликие фигуры, прекрасные тени, которые исполняют свой танец, – все это предполагало присутствие изначальной тайны и вызывало сильную тревогу, даже смутный намек на эту тайну внушал Алисии ужас и заставлял пятиться назад. Возможно, там, внутри, ее поджидала жуткая сердцевина правды – глаз, лишенный век, сломанная маска.
– А какой он, этот город? – спросила Мамен, помрачнев. – Что там, говоришь, было?
– В детстве я всегда думала, что именно такие города должны быть на луне – города с серебристыми кварталами, пепельные города, по которым хлещет сирокко. Город, похожий на оперную, на театральную декорацию. Не знаю…
– Говоришь, еще и часы. – Рука Мамен открыла новую пачку «Нобеля». – Желтые часы в центре проспекта.
– Да, проспекта, который ведет к дворцу с греческими статуями. А справа площадь.
Мамен сидела в клубах дыма, она сильно наклонилась вперед, и лицо ее казалось мутным серым пятном. Ручка уже не плясала в ее пальцах, теперь пальцы беспокойно постукивали по краю стола, между стаканчиком для карандашей и ключами от машины.
– Не знаю, что тебе сказать, Алисия. – Мамен снова навалилась грудью на стол, и Алисия тотчас рухнула в бездонные провалы ее глаз. – Должна признать, что это и на самом деле странный сон. Не знаю… Попробуй добавить еще половинку таблетки транквилизатора. По правде говоря, тут вещь загадочная. Наверное, нам надо вернуться к гипнозу.
– Нет‑нет, ведь мы уже убедились, что он не помогает.
– Ладно, еще половинку таблетки – и позвони мне через неделю, поглядим, повторится ли сон. А теперь извини, но я, чтобы принять тебя, нарушила свой график и отодвинула визиты к трем пациентам.
– Да, конечно, Мамен, прости меня.
– Не говори ерунды.
Вооружившись зонтом, Алисия двинулась к двери, бормоча слова прощания.
– Алисия. – Мамен стояла к ней спиной и наблюдала, как ливень полосует улицу Торнео. – А что‑нибудь еще ты видела?
– Нет, насколько помню, нет. Ладно, я позвоню. Дождь не стихал.
Визиты в деревянный город все‑таки принесли облегчение: заслонили собой Пабло и Роситу, которые больше в ее снах ни разу не появились – ни живые, ни мертвые.