Конечно, есть люди, называющие себя экономистами, считающие, что одно или несколько неправильных решений, например, снижение учетной ставки вместо ее повышения, или что-либо подобное, могут стать причиной глобальных неурядиц и чуть ли не кризиса всего современного капитализма, но такое объяснение слишком легковесно, чтобы быть правдой. Причины столь крупных явлений, как всеобщее падение фондовых рынков, кризис банковской системы в мировом масштабе или глобальная рецессия, по своей глубине и масштабу должны быть адекватными самим этим явлениям. Я не говорю уже о том, что существующая интеллектуальная и институциональная база в принципе позволяет создать такой механизм экономического регулирования, который был бы способен, помимо прочего, более или менее автоматически выявлять и корректировать неправильные или неудачные решения, не позволяя им серьезно нарушать устойчивость глобальных рынков или, тем более, глобальной экономики. Трудно себе представить, что при том объеме информации и знаний, который, как утверждается, лежит в основе современной экономической науки и науки управления, невозможно сконструировать систему, которая была бы в той же степени защищена от человеческой ошибки, в какой таковыми являются сегодня многие сложные технические системы.
1.1.8. Вопросы остаются
Так все-таки, почему столь широко разрекламированный прогресс экономических знаний и возможностей экономического регулирования не только не сумел обеспечить устойчивость рыночной экономики к циклическим воздействиям, но и позволил, по существу, поставить под угрозу функционирование ряда основополагающих институтов капиталистической экономики? Как получилось, что объем и качество долгов в крупнейших экономиках оказались не только не подконтрольной контролирующим органам, но и, по существу, никому не известной величиной? [9]
Почему на фондовых рынках одна за другой взрывались "бомбы" различных категорий ценных бумаг, чье обеспечение оказывалось "дутым" или явно недостаточным? И почему это каждый раз оказывалось неожиданным для тех, кто теоретически мог и давно уже должен был заметить нарастание соответствующих рисков?
Почему, наконец, несмотря на широко рекламируемые антикризисные меры правительств и успокаивающие заявления регуляторов, население и бизнес уже в самом начале кризиса демонстрировали очевидную неуверенность и сразу же резко ограничивали свою активность?
Любопытно, но чаще всего такие вопросы вообще не ставятся, а если и ставятся, то остаются без развернутого ответа. Даже фундаментальный доклад упомянутой выше комиссии конгресса США, отражающий результаты проведенного этой комиссией расследования обстоятельств произошедшего кризиса, при всей жесткости содержащихся в нем выводов и формулировок относительно рукотворного характера этого кризиса [10] , не слишком углубляется в изучение его фундаментальных причин.
У меня есть свои соображения по поводу того, почему эти вопросы, мягко говоря, не пользуются популярностью в профессиональной среде, но к этим соображениям я вернусь несколько позже. Но удивительный, на первый взгляд, недостаток внимания к многочисленным вопросам на эту тему – это факт, и как факт он заслуживает отдельного упоминания.
И все-таки, можно ли ограничиться констатацией того факта, что западный мир оказался не готов к действительно серьезным нарушениям и сбоям в деятельности финансового сектора – ни идейно, ни организационно, ни психологически? Или все-таки следует попытаться пойти дальше и выяснить, почему не принесли желаемого результата столь значительные усилия и в разработке теории рыночной экономики, и в построении системы институтов, призванных использовать полученные знания для сохранения и повышения эффективности рыночной экономической системы? Далее я попытаюсь, насколько мне это позволяет мой собственный, пусть и ограниченный опыт, дать ответ на эти и некоторые другие вопросы.
1.2. Причины: простые, не столь простые и совсем не простые
1.2.1. Преступная самоуверенность
Первое, что обращает на себя внимание, когда начинаешь размышлять об особенностях коллективного сознания, в том числе сознания интеллектуальной элиты, – это его инерционность, на определенном этапе с неизбежностью порождающая его неадекватность реальности. Не претендуя на открытие, должен сказать, что любое общество во многом живет стереотипами прошлого, даже если эти стереотипы не осознаны и не всегда принимают отчетливую вербальную форму.
Наше общество последних 20 лет – яркий тому пример. Представление российского политического класса, а также тех слоев населения, которые в советское время было принято объединять словом "интеллигенция", о рыночной экономике, предпринимательстве, частной собственности, капитализме – это, в сущности, набор стереотипов 30–40-летней давности, как официальных советских, так и вывернутых наизнанку, в рамках которых советские идеологические штампы воспринимались как отражение реальности ровно наоборот. Причем любопытно, что эти стереотипы перемешаны не только в общественном сознании, но часто и в индивидуальном, когда капитализм воспринимается одними и теми же людьми и как страшная угроза, и как пример разумного устройства общества. Мысль же о том, что современное западное общество (или, если угодно, современный капитализм, хотя само это слово, на мой взгляд, в силу присущих ему исторических ассоциаций упрощает социальную реальность) представляет собой сложный набор разнородных и разноплановых элементов, причем состав этого набора со временем изменяется, лишь со сменой поколений прокладывает себе дорогу в общественном сознании, да и то с немалым трудом.
Однако в той же степени подобная инерционность сознания относится и к западному обществу. Его сознание точно так же формируется под влиянием идеологических догм прошлого, а осознание происходящих в этом обществе и его экономическом базисе перемен также происходит с большим трудом, и часто – без видимого успеха.
Один из примеров подобной закомплексованности сознания – убежденность в том, что основные принципы экономического и политического устройства общества в развитой части мира сформировались еще в середине прошлого века и с тех пор пребывают в относительно неизменном виде.
Действительно, все прошлое столетие прошло под знаком господства в общественном сознании двух положений, совсем не бесспорных по сути, но ставших при этом объектом почти безграничной веры интеллектуалов. Первое заключается в том, что накопление знаний предполагает увеличение возможностей воздействия на устройство человеческого общества. Второе утверждает, что существует некий путь прогресса, по которому в целом движется человечество, и есть сообщество интеллектуалов, которое определяет этот путь.
Правда, относительно второго утверждения совершенно очевидна оговорка: существовало несколько течений, поразному понимавших содержание и смысл общественного прогресса, и, как известно, значительную часть истории прошлого столетия как раз и составляет их интеллектуальное, а порою и вооруженное противостояние. Однако сама идея, что существует возможность посредством интеллектуальных усилий разработать некую оптимальную модель экономического и политического устройства и затем направить по ней реально существующие человеческие сообщества, разделялась абсолютным большинством лидеров общественного мнения, по крайней мере в развитой части мира. А поражение Советского Союза в его "холодной войне" с Западом, помимо прочего, привело к тому, что вера мейнстримной политической и экономической элиты на Западе в то, что он в целом уже достиг этой оптимальной, а потому и единственно правильной модели, значительно укрепилась.
Эффектная концепция "конца истории", предложенная в свое время Фрэнсисом Фукуямой, после распада Советского Союза и краха олицетворявшейся им идеологической системы закрепилась в сознании западной элиты – принципы построения экономики и общества, характерные для США и государств Западной Европы, по умолчанию стали восприниматься ею как оптимальные и в некотором смысле даже эталонные. Любые попытки критического осмысления господствующих в этих странах социальных и деловых практик стали выглядеть в глазах большинства в лучшем случае маргинальным брюзжанием, а в худшем – общественно вредной ересью.
Стоит заметить, что победоносное для США окончание "холодной войны" с Советским Союзом имело многочисленные, в том числе и негативные, политические и экономические последствия для самих США и для Запада в целом, о чем будет сказано ниже. Здесь же важно отметить, что укрепление самоуверенности западной элиты в правильности направления своего движения сыграло немалую роль в созревании предпосылок кризиса, а в последующем – после того как его острая фаза миновала – в том, что попытки переосмысления периода относительно беспроблемного роста экономики Запада в 1990-е и первой половине 2000-х годов были сравнительно быстро оставлены. На смену же им вернулось убеждение, что социально-экономическая практика современного Запада (как и памятный многим советский "реальный социализм" образца 1970-х годов) нуждается в абстрактном "совершенствовании", но никак не в содержательном их реформировании.
Если попытаться поразмышлять о том, почему эта самоуверенность столь заметно укрепилась именно в последние десятилетия, можно высказать целый ряд предположений по этому поводу.