Суть этой стадии заключается в том, что конечный результат хозяйственной деятельности, т. е. удовлетворение разумных и осознанных потребностей потребителя понятным, рациональным способом, постепенно отступает на второй и даже третий план. А на первый план выходят многочисленные промежуточные и вспомогательные звенья, смысл которых первоначально заключался в том, чтобы просто помочь производителю наиболее разумным и экономически рациональным способом удовлетворить эти потребности. Теперь же эти звенья приобретают некое самостоятельное значение, поскольку оказались очень удобным и гораздо более эффективным (с точки зрения соотношения затрат и извлекаемого дохода) способом зарабатывания денег, чем те изначально обусловленные конечными потребностями производства, из которых эти промежуточные звенья в свое время выделились [49] .
Утратив изначальный смысл, они во многом подчинили себе конечные звенья производственных цепочек, превратив их в потребителей своего продукта – потребителей, которыми можно сравнительно легко манипулировать, формировать у них удобные для себя потребности и через удовлетворение этих искусственных, индуцированных потребностей получать высокие доходы, никак не сообразующиеся с традиционными представлениями о надлежащем вознаграждении за труд, эффективность и общественную пользу.
То есть, как я хочу подчеркнуть, дело не только в том, что логика производства в значительной степени перевернулась с удовлетворения потребностей на стремление их сформировать, исходя из интересов производителя, хотя и это само по себе является изменением революционного свойства. Процесс сложнее и по-своему интереснее – за счет того, что формирование, или индуцирование нового спроса апеллирует главным образом к иррациональной стороне человеческой натуры, фактор издержек, в частности конкуренция, основанная на техническом соревновании за их снижение, теряет былую приоритетность, хотя, конечно, и не теряет своего значения полностью.
Отсюда, в качестве следствия, нарушение правила, которое до сих пор считалось лежащим в самой основе капитализма и его нравственным оправданием – правила, гласящего, что прибыль является для предпринимателя вознаграждением не только за слепой риск (от стихийных изменений на рынке, естественно, никто не застрахован), но и за его организаторские функции, позволяющие снизить издержки по сравнению с другими и тем самым оптимизировать производство, что по определению выступало двигателем экономического развития и общего роста благосостояния.
Другими словами, считалось (и, на мой взгляд, для этого были основания), что капитализм как система не только эффективен в плане оптимизации производства, так как позволяет в динамике снижать издержки и удовлетворять человеческие потребности ценой меньших затрат ресурсов, но и несет некоторое нравственное начало, так как вознаграждает предпринимателя за общественно полезную деятельность. (Как и любое правило, оно, конечно, имело исключения, но в целом правило действовало.) Даже спекулянты, часто выступавшие объектом нравственного презрения со стороны предпринимателей-производственников, имели некоторое моральное оправдание своей деятельности как экономические агенты, выполнявшие функцию арбитража и тем самым оптимизации регулирующей роли рыночного ценообразования. Если же простое манипулирование рыночным механизмом позволяет формировать спрос под собственные возможности и под собственное положение, ставящее продавца над рыночной конкуренцией (ибо конкуренция за иррациональные предпочтения потенциального покупателя не может считаться рыночной в привычном нам понимании), и тем самым повышать норму прибыли до любых высот, то мы оказываемся в мире, где постулаты, лежащие в основе классической экономической школы, становятся фактически иррелевантными.
То есть традиционная логика капиталистического производства и рынка – логика, описанная и в каком-то смысле воспетая экономистами классической школы, начиная с Адама Смита, как соответствующая человеческому естеству и, в очень существенной степени, нравственности – начала переворачиваться.
Доход, который классики считали результатом и следствием хозяйственной деятельности, удовлетворяющей через рыночный механизм изначально существующие людские потребности, превратился в самодостаточную и, по существу, единственную цель экономической деятельности – цель, достижение которой возможно бесчисленным количеством способов, причем предполагается, что все они должны быть абсолютно равноценны для общества и власти, если не связаны с прямым нарушением закона.
Уместный пример в связи с этим – трактовка А. Смитом доходов от сдачи дома в аренду, оказавшийся весьма кстати в период дискуссий о "финансовом капитализме" в разгар кризиса 2007–2009 гг. [50] Будучи реальным источником дохода для владельца дома, сдача дома в аренду, согласно А. Смиту, нисколько не увеличивает доход и благосостояние общества в целом, поскольку сама по себе хозяйственной деятельностью не является, а средства арендатора, обращаемые в доход домовладельца, должны быть получены им от какой-то другой, реальной деятельности.
Экономические либертарианцы 1980–1990-х годов (или "рыночные фундаменталисты", если воспользоваться другим популярным термином) исходили, как мне представляется, из другой, во многом противоположной логики: любая деятельность, приносящая доход, есть реальная экономическая деятельность, являющаяся полноценной составной частью общественного продукта. Если довести эту мысль до логического конца, то любой доход, полученный хозяйствующим агентом, означает предоставление им или принадлежащей ему собственностью, в том числе интеллектуальной, услуги потребителю, ценность которой определяется исключительно величиной полученного за нее дохода и не имеет никакого отношения к ее содержанию.
При таком подходе какие-либо иные, кроме величины доходов и прибыли, критерии становятся трудноприменимыми, что соответственно почти не оставляет места для нравственных оценок и ограничителей. Возникает соблазн считать все, что приносит большую прибыль, эффективным, а следовательно, и нравственным (или, во всяком случае, нейтральным по отношению к нравственным нормам).
При этом, согласно данной логике, введение потребителя в заблуждение, игра на его некомпетентности или психологической слабости – т. е., по сути, его обман – ни в коем случае не должны становиться поводом для негативного отношения к бизнесу, его использующему, поскольку мы меняем принцип "любое благо должно быть адекватно оплачено" на другой: "все, что оплачено, является адекватным оплате благом".
Более того, поскольку самый эффективный способ деятельности – это тот, который сопряжен с получением максимального дохода с минимумом затрат, получается, что пределом эффективности, т. е. идеалом деловой активности является получение дохода от такой "интеллектуальной собственности", как товарные знаки, технологии и техники воздействия на потребительское сознание, искусственно внушенные потребителям потребности и стандарты и т. п. В перечисленных случаях затраты "производителя" подобных продуктов могут стремиться к нулю, а доходы – к бесконечности, и, соответственно, эффективность, понимаемая как отношение второго к первым, может достигать поистине фантастических величин.
В принципе, можно было бы встать на такую точку зрения и констатировать: да, мир изменился, теперь у него такие законы. Но в таком случае становится непонятной прокатившаяся в связи с финансовым кризисом волна возмущения западного общественного мнения по поводу астрономических зарплат и бонусов инвестиционных банкиров, управляющих инвестиционными фондами, аудиторов и аналитиков рейтинговых агентств, специалистов по разработке новых, все более замысловатых и непрозрачных финансовых продуктов и схем, а также рекламщиков и пиарщиков, продвигавших эти продукты и схемы на соответствующие рынки – короче, всех тех героев "финансового капитализма", на которых общественное мнение и вслед за ним политики на Западе возложили вину за разразившийся в 2007–2008 гг. кризис. Ведь согласно вышеизложенной логике они представляют собой образцы наибольшей экономической эффективности, извлекая колоссальные доходы если и не совсем из воздуха, то из очень близкой к нему субстанции.
На самом деле, подобная замена одной логики на другую – вещь принципиально важная и совсем не абстрактная. Если мы считаем, что любой способ зарабатывания денег – от производства продуктов питания до предоставления услуг биржевого аналитика или разработки нового бренда носовых платков – одинаково ценен для благосостояния и развития общества и экономики, а точнее – что его ценность в этом плане определяется исключительно суммой, которую производитель соответствующего блага может "содрать" с окружающих его экономических агентов, то мы тем самым отказываемся от внесения в экономические отношения элементов нравственных оценок и нравственных же ограничений.
Это чрезвычайно важный момент – здесь, как и в случае с фактором доверия, лежащим в основе действия рыночного механизма (о чем шла речь в первой главе), экономическая эффективность оказывается в неразрывной связи с действенностью нравственных норм в обществе. И если последние в конкретной исторической ситуации начинают ослабевать, сбои в работе чисто экономических механизмов становятся неизбежностью. И то же самое происходит, если элиты сознательно или под влиянием якобы научных представлений и продвигающих их теоретиков отказываются применять нравственные критерии к действиям предпринимателей и общественных институтов, созданных для контроля над ними [51] .