Китай, разумеется, занимает особое положение в этом ряду. В силу уникальной численности населения, огромной роли государства (которое в попытке вырваться из запрограммированной бедности три десятилетия назад, по существу, сдало в аренду мировому бизнесу население и территорию страны) и неординарных финансовых возможностей Китай претендует на получение доступа к привлекательным видам бизнеса через участие в капитале или приобретение корпораций, действующих на территории самих развитых стран, встречая в своем стремлении растущее сопротивление западных политических элит и правительств. Но в этом случае в соответствующих отношениях тем более нет места морали – здесь идет жесткий торг элит за контроль над перспективными либо критически важными с точки зрения экономической стабильности и безопасности сферами деловой активности в развитых странах, и, как говорится, тут уж "не до сантиментов" [35] .
Но есть, безусловно, и обратное влияние (и случай Китая наглядно это демонстрирует). Явно растущие жесткость и прагматизм в отношениях между Севером и Югом, безусловно, способствовали тому, что роль моральных ценностей в сознании элит мировых держав падала с ужасающей наглядностью, сводя международные отношения к циничной "игре с нулевой суммой", в которой принципы так называемой "Realpolitik" последовательно вытесняли идеалы всемирного прогресса, характерные для мейнстрима политико-экономической мысли ХХ в.
В результате сегодня с большой долей уверенности можно сказать, что труднопреодолимый и в существенной мере антагонистический разрыв между богатыми и навсегда бедными странами в предстоящие десятилетия будет только увеличиваться, и образующаяся между ними пропасть в доступных им возможностях, привилегиях и, как следствие, в качестве, стиле и образе жизни, скорее всего, станет одной из самых главных проблем человечества в ХХI в. Обратить вспять эту тенденцию может только какое-то совершенно экстраординарное проявление политической воли.
3.3. От "биполярного" мира к "войне цивилизаций"
Влияние структурных изменений в мировой экономике на международные отношения не ограничивается обострением проблемы экономического неравенства и разрывов в доходах и возможностях по условной линии "Север – Юг". Следствием оказываемого воздействия становится отказ от идеи единства мира в его разнообразии и возвращение к концепции международных отношений как площадки для непримиримой борьбы антагонистических "цивилизаций".
Это не имеет ничего общего с "холодной войной", которая началась как противостояние политических систем в рамках европейской цивилизации и в таком качестве дает о себе знать даже в начале XXI в. Классическая "холодная война", свидетелями которой мы были 30–40 лет назад, представляла собой необычайно жесткое противостояние глобального Запада, с одной стороны, и Советского Союза с его союзниками и симпатизантами – с другой. При этом, во-первых, часть мира, противостоявшая СССР, казалась более или менее единой в представлениях о том, куда должен двигаться "антисоветский" мир и каковы должны быть, по его версии, основные принципы будущего мироустройства. А во-вторых, так называемый "советский блок" рассматривался Западом как некая историческая девиация, отклонение от единого магистрального пути цивилизации, которая рано или поздно будет скорректирована, и изначально заложенное в логике прогресса единство мира будет восстановлено.
Сегодня же мы имеем куда более тревожную картину.
Во-первых, отметим, что вопреки многим прежним ожиданиям, напряжение в отношениях Запада и Москвы никуда не исчезло, но оно из идеологического превратилось в геополитическое. Менее всего я склонен идеализировать российские постсоветские реалии, и прежде всего – российскую власть, в том числе ее действия на международной арене. Тем не менее вряд ли советское руководство было для Запада более удобным и комфортным партнером по отношениям, чем нынешнее российское. Не говоря уже о том, что экономические возможности постсоветской России в плане борьбы за глобальное или хотя бы региональное влияние куда более скромны, чем у бывшего СССР. Тем не менее схематичная жесткость, которая временами адресуется России со стороны ведущих групп западного истеблишмента, причем чаще всего по вопросам, в региональной специфике которых этот истеблишмент разбирается менее всего, свидетельствует о барьерах, которые действительно очень трудно преодолеть.
Во-вторых, – и здесь мы переходим к проблемам гораздо более глубокого характера – весь остальной мир сегодня рассматривается Западом как существенно более враждебный, чем 30 лет назад, причем на фундаментальном, мировоззренческом уровне. Территория сил, "враждебных демократии", сегодня охватывает большую часть исламского мира (за исключением нефтедобывающих монархий Аравийского полуострова – почти абсолютных автократий), "посткоммунистический" Китай, возглавляемые пассионарными популистскими лидерами автократические режимы в Латинской Америке, ряд националистически настроенных правительств либо антиправительственных движений в других частях мира. Если три десятилетия назад мир казался биполярным, то теперь возникает ощущение, что число сил, зачисляемых Западом в категорию своих внешнеполитических противников, стало больше и продолжает расти.
И в-третьих, что, на мой взгляд, еще более серьезно, убеждение в единственной правильности существующего общественного устройства как наиболее полного воплощения общечеловеческих ценностей сопровождалось ростом подозрительности, если не откровенной враждебности по отношению к концепциям общественной жизни, не соответствующим западному интеллектуальному мейнстриму. Теории "столкновения цивилизаций", антагонистической несовместимости различных укладов жизни и быта, считавшиеся ранее неполиткорректными, стали звучать в той или иной форме из уст вполне системных политиков, что часто воспринималось как сигнал о снятии табу на пропаганду некоторых очень даже "скользких" положений, фактически возбуждавших агрессию по отношению к целым группам и сообществам, главным образом в бывшем "втором" и "третьем" мире.
И это тоже, как мне представляется, по крайней мере отчасти, связано с изменениями в экономике и в схеме нового разделения труда, о которых шла речь в предыдущей главе.
С одной стороны, увеличение доли, а главное – общественного веса "новой экономики" в развитых странах, т. е. финансовых, консультационных и прочих интеллектуальных услуг имело результатом рост прослойки общества, считающей себя своего рода новой аристократией, – прослойки людей самоуверенных и амбициозных, убежденных в своем интеллектуальном превосходстве и чрезмерно доверяющих собственным суждениям. Эти люди, естественно, в большей степени, чем ранее, транслируют свое мироощущение на общество в целом, выступая в значительной степени как заказчики и в определенной степени как проводники более самоуверенной и бессистемной внешней политики.
Да и в нижних сегментах общества в западных странах происходящие структурные изменения стимулируют раздражение по отношению к окружающему миру. Квалифицированные рабочие места "уезжают" в Китай и другие новые индустриальные анклавы, а рабочие места в традиционной сфере услуг не только не престижны и не слишком доходны, но еще и заполняются иммигрантами из более бедных стран. В результате очень многим внешний мир начинает казаться враждебной силой, источником неприятностей, бытового и душевного дискомфорта.
С другой стороны, на фоне нравственной фрустрации населения, вынужденного вписываться в постмодернистскую реальность "финансового капитализма", где реальный результат честного труда теряет ценность на фоне больших и малых состояний, возникающих "из воздуха", но пользующихся при этом поддержкой и защитой государства, у беспринципных политиков или экспертов возникает сильный соблазн сыграть на идее "конфликта цивилизаций" и борьбы с "врагами свободы" за рубежом. Отсюда – смесь высокомерия и слепоты влиятельных политических игроков при удручающей неспособности влиять на них гражданского общества, которое в последние годы проявляло все более настораживающее безразличие к деталям происходящего, а также готовность ради общественной безопасности закрывать глаза на существенные и реально необоснованные нарушения прав личности.
Оборотной же стороной публичной спеси и высокомерия, как правило, является тихий приватный цинизм – готовность в упор не замечать неудобные факты, случаи лжи и финансовых преступлений "своих" политиков, тайные тюрьмы и пытки заключенных. Отсюда же и лежащая по ту сторону морали "торгово-закупочная политика", основывающаяся на потоках нефти и газа, непрозрачных сделках и корпоративных интересах.
А следствием всего этого стал печальный факт отхода от комплексного видения мира как сложного и противоречивого организма, который нельзя уложить в простую схему "единственно правильного" устройства общества, каким бы замечательным оно ни казалось тем, кто от него выигрывает.