На самом же деле корень различий между двумя вышеизложенными подходами глубже – в том, как следует рассматривать человеческие желания, принимающие в экономике форму спроса на те или иные товары или услуги. Первый из названных подходов подразумевает, что интересы потребителя определяются стремлением удовлетворить свои личные желания. При этом человеческие желания первичны, предложение же экономических благ – вторично и представляет собой, по сути, всего лишь зеркало желаний потребителя. Другими словами, потребительские предпочтения существуют изначально, и рынок всего лишь нащупывает их, часто методом проб и ошибок, и тем самым оптимизирует общее благосостояние.
Противоположная концепция заключается в том, что, за исключением базовых физиологических потребностей, человек не знает, что ему нужно для получения удовлетворения, а его культурные, интеллектуальные и многие материальные потребности формируются обществом посредством предложения соответствующих благ. При этом поведение типичного потребителя в огромной и, возможно, возрастающей степени определяются не столько его индивидуальными желаниями и прихотями, сколько стремлением занять определенное место в системе общественных связей.
Из этого следует, что в очень большой степени потребности, удовлетворяемые рынком (за исключением, опять же, узкого слоя базовых физиологических), не первичны и не изначальны, а обусловлены социально, т. е. порождаются взаимодействием потребителя с другими членами общества и носят скорее подражательный характер.
Отсюда вытекает и возможность сознательного влияния на психологию потребителя, осознанное формирование у него тех или иных потребностей. На это еще в 1950-е годы обращали внимание Дж. Гэлбрейт [27] и другие представители школы институционалистов. В 1960-е годы получил известность тезис философа Г. Маркузе о сосуществовании "подлинных" и "ложных" (false) потребностей, которые сам индивид оказывается не в состоянии различить, будучи "индоктринированным и манипулируемым вплоть до уровня инстинктов" [28] .
По мере развития и созревания индустриального общества аппарат внушения и убеждения, обслуживающий продажи товаров потребления, вырос не только количественно (уже в 1960-е годы, как свидетельствовал тот же Дж. Гэлбрейт, совокупные расходы на него в крупных корпорациях сравнялись с затратами на собственно производство), но и качественно. Внушение потребностей на заданный продукт было поставлено на новую технологическую основу с использованием результатов прикладной социологии, психологии и всего имеющегося технического арсенала [29] .
Очевидно, однако, что в "новом", "постиндустриальном" варианте современной экономики эта ее черта становится еще более заметной. Соревнование поставщиков в "инновационных" сегментах все чаще сводится к борьбе за доминирование в рекламно-информационном пространстве и в каналах дистрибуции, поскольку без такого доминирования любые дополнительные затраты на оптимизацию собственно производственной сферы не могут обеспечить долговременный контроль над рынком. Товары и услуги "без бренда", хотя и имеют свою нишу, в развитых странах устойчиво отодвигаются на периферию экономики, которая улавливает лишь незначительную часть совокупной покупательной способности. Большая же часть совокупного дохода вовлекается в механизм борьбы за эффективный контроль над потребительским поведением, в борьбу за доминирование в сознании и подсознании потребителя, вплоть до самой глубинной, биологически обусловленной их части.
Если это утверждение верно (а весь практический опыт, похоже, его подтверждает), то и понятие полезности, лежащее в основе современной экономической теории, нуждается, по крайней мере, в переосмыслении. Во всяком случае, классическая теория полезности (утилитаризма), связанная с именами Иеремии Бентама и Джона Стюарта Милля, из основных положений которой до сих пор по умолчанию исходят сторонники "рыночного фундаментализма", явно входит в противоречие с характером большей части современной капиталистической экономики.
2.3. Структурные изменения: социально-нравственный аспект
Все вышеописанные сдвиги структурного и качественного характера, как мне кажется, имеют еще один важный аспект, о котором стоит поговорить подробней в свете недавних событий, о которых шла речь в первой главе. А именно: эти сдвиги, на мой взгляд, весьма существенно повлияли на роль и эффективность системы нравственных ограничителей, которая всегда незримо присутствовала в рыночной экономике ХХ в. и оказывала на ее функционирование весьма существенное влияние. Ниже я попытаюсь это свое видение подробнее описать и обосновать.
2.3.1. Рост финансового сектора и доверие к бизнесу
Итак, первое, о чем шла речь в предыдущей части, – это очевидные сдвиги в структуре экономики развитых стран. В результате этих сдвигов растут удельный вес и общая значимость (в смысле влияния на экономику в целом) ряда относительно новых сегментов. К таковым относятся, во-первых, индустрия услуг (третичный сектор), в первую очередь услуг, так или иначе связанных с финансовым сектором. Во-вторых, это так называемая "новая экономика", связанная с производством продукции, являющейся или считающейся "высокотехнологичной" и "инновационной" [30] . Наконец, в-третьих, это производство и обслуживание нематериальных, интеллектуальных активов, выступающих в роли источника доходов для предприятий и физических лиц.
Сами по себе эти сдвиги, на которых я более подробно остановился в первом разделе этой главы, можно рассматривать как чисто технологические и не оказывающие какого-либо существенного воздействия на общественную психологию. Однако это – лишь в теории.
Если, например, внимательно посмотреть на то, что говорили и писали западные СМИ в разгар финансового кризиса, невозможно не заметить популярность убеждения, что ускоренный рост финансового сектора оказал существенное влияние на практику деловой жизни в целом и на нравы, господствующие в этой среде. Этот кризис, и особенно его восприятие в массмедиа, в немалой степени обнажил скептическое отношение или даже предубеждение в отношении соответствующих профессий в массовом сознании. Тема алчности банкиров, безответственности профессиональных инвесторов и биржевых спекулянтов в течение нескольких месяцев была одной из любимых тем популярных СМИ.
Действительно, финансовые рынки, особенно биржевая игра на фондовых рынках, традиционно считались благодатным полем деятельности для всякого рода авантюристов, любителей быстрых и легких денег и откровенных мошенников. Много говорить об этом даже неудобно – собственно, вся мировая литература в той ее части, где она представляет жизнь и работу финансистов, так или иначе отражает это весьма распространенное среди широкой публики мнение. Образ алчного банкира или финансового игрока без корней и моральных тормозов, которому претит рутинный честный труд и бережливость, весьма типичен для художественной, да и не только художественной литературы, и вряд ли он сильно расходится с массовым представлением о психологических особенностях тех, кто добивается успеха в этих сферах деятельности.
В какой степени это представление отражает реальность – отдельный вопрос, причем на него нет однозначного ответа. С одной стороны, как поле для приложения сил, интеллекта и творческой фантазии эта сфера ничем не хуже любой другой – во всяком случае, если речь идет не о прямом нарушении закона или откровенном мошенничестве [31] .
С другой стороны, в отличие от многих других сфер, грань, отделяющая рискованные или не вполне добросовестные, но законные операции, от операций незаконных, здесь особенно тонка. Не влекущие за собой уголовной ответственности нарушения внутрифирменных правил и распоряжений могут вылиться в уголовное дело в случаях, когда эти нарушения приводят к серьезному ущербу, нанесенному компании или третьим лицам. Категории "заведомо" и "сознательно", которые сплошь и рядом являются определяющими при классификации действий конкретного лица как наказуемых, здесь не только труднодоказуемы, но часто вообще трудноопределимы.
Классификация используемой информации как инсайдерской, что часто отделяет законное действие от незаконного, также представляет собой непростое дело, подразумевающее подчас высокую юридическую квалификацию, требовать которой от всех участников соответствующих операций нереалистично. Вообще, в этой сфере все известные, да и, видимо, неизвестные широкой публике примеры индивидуального успеха связаны с действиями, совершавшимися как минимум на грани, отделяющей честный бизнес от нечестного.
Кроме того, по сравнению с другими сферами предпринимательской деятельности, в этой сфере гораздо большее место занимают операции, которые можно отнести к категории "игр с нулевой суммой" (zero-sum game). То есть доход работающих в этой сфере гораздо чаще, чем в других, складывается из убытков, понесенных другими субъектами, и предполагает их в качестве обязательного условия. Соответственно элементы кооперации, организованного сотворчества, позволяющие людям в большей степени задействовать и реализовать лучшие стороны своей натуры, присутствуют здесь в заведомо меньшей степени.
Наконец, спекулятивные операции уже по своей природе мало связаны с созиданием, с производительным использованием основных экономических ресурсов. Хотя ценовой арбитраж, безусловно, является полезной деятельностью с точки зрения нормального функционирования рыночного механизма и отчасти способствует его оптимизации, в совокупном объеме деятельности современного финансового сектора он занимает сравнительно небольшое место. Это же относится и к страхованию в его классической форме, уменьшающему имеющиеся коммерческие риски посредством их распределения и не порождающему при этом новых серьезных рисков, способных дестабилизировать и опрокинуть рыночную систему.