Когда банкирство сделалось особенной и важной отраслью коммерческого дела, скоро начали сильно рассуждать о том, надобно или не надобно желать, чтобы учрежден был национальный банк. Сколько можно видеть теперь, общее мнение было решительно в пользу такого банка, а натурально: тогда еще почти никто не понимал, что торговля вообще ведется с большей выгодой отдельными людьми, чем большими компаниями; а кроме того, банкирство и действительно составляет исключение из этого правила: большие компании могут вести его с такой же выгодой, как и отдельные лица. Уже было два национальных банка, давно славившихся по всей Европе: Генуэзский Георгиевский банк и Амстердамский банк. Повсюду занимательным предметом разговоров было то, какое огромное богатство хранится в этих учреждениях, каким полным доверием они пользуются, как они полезны, как непоколебима их прочность, выдержавшая все испытания коммерческих кризисов, войн, революций. Георгиевский банк существовал уже почти 300 лет. Он начал принимать вклады и делать ссуды, когда Колумб еще не переплывал Атлантического океана, когда Гама еще не огибал мыса Доброй Надежды, когда в Константинополе еще царствовал император христианской веры, когда в Гренаде еще царствовал султан мухаммеданской веры, когда Флоренция была республикой, когда Голландия повиновалась наследственному государю. Все переменилось с той поры. Открыты были новые континенты и новые океаны; турок вошел в Константинополь, кастильянец – в Гренаду; Флоренция получила государя, Голландия стала республикой; но Георгиевский банк по-прежнему принимал вклады и выдавал ссуды. Амстердамскому банку было еще только 80 лет с небольшим, но его прочность уже выказалась тяжелыми испытаниями. Даже в страшный кризис 1672 г., когда вся Рейнская дельта была в руках французов, когда с вершины амстердамской ратуши был виден белый флаг Людовика, оставалось, среди всеобщего отчаяния и смятения, одно место, сохранявшее обычный порядок и спокойствие; это место было – банк. Почему Лондонский банк не будет таким же могущественным и прочным, как Амстердамский и Генуэзский? В конце царствования Карла II уже предлагались, разбирались и были предметом горячих споров разные проекты, как учредить банк. В одних памфлетах доказывалось, что национальный банк должен находиться под управлением короля; в других доказывалось, что управлять им должны лорд-мэр, олдермены и городской совет Лондона. После Революции вопрос о банке стали разбирать с удвоенной горячностью: под влиянием свободы класс политических прожектеров чрезвычайно размножился. Правительству предлагались сотни проектов, из которых иные походили на фантазии ребенка или грезы горячечного. Между политическими фокусниками, суетливо толпившимися каждый день в аванзалах палаты общин, особенно отличались Джон Бриско и Хью Чамберлейн, прожектеры, достойные диплома членов той академии, которую Гулливер нашел в Лагадо. По их словам, универсальным лекарством против всех немощей государства будет Поземельный банк. Поземельный банк сделает для Англии чудеса, каких никогда не было совершаемо и для народа израильского, чудеса поудивительнее ниспослания перепелов и манны. Не нужно будет никаких налогов для государства: без всяких налогов казначейство будет полно денег. Не нужно будет собирать налог для бедных, потому что вовсе не будет бедных. Доход каждого землевладельца удвоится, прибыль каждого купца увеличится. Коротко сказать, наш остров будет, по выражению Бриско, "раем Земного шара". Потеряют только заимодавцы, эти злейшие враги нации, наделавшие джентльменам и йоменам столько вреда, что недостало бы жестокости у французской вторгнувшейся армии делать англичанам такое разорение.
Поземельный банк произведет эти благодатные действия просто-напросто тем, что выпустит громадные массы билетов под залог земель. Таков был проект Бриско и Чамберлейна. Они доказывали, что каждый землевладелец должен, в прибавление к своему поместью, получить сумму бумажных денег на полную ценность этого поместья. Например, если его поместье стоит 2000 фунтов, то в его распоряжении должно быть, сверх этого поместья, 2000 фунтов бумажными деньгами. И Бриско, и Чамберлейн с величайшим презрением отзывались о возражении, не упадут ли билеты в цене при таком громадном выпуске их. Как могут они упасть в цене, пока на каждый билет в 10 фунтов существует кусок земли в 10 фунтов? Никто не скажет, говорили они, что векселя серебряка могут упасть в цене, пока его подвал содержит массу гиней и крон на полную цену выпущенных им векселей. Да ни у кого из серебряков даже и нет в подвале массы гиней и крон на полную цену всех его векселей. А разве квадратная миля богатой тонтонской земли не имеет такого же права на имя богатства, как кусок золота или серебра? Бриско и Чамберлейн принуждены были признаваться, что многие имеют предубеждение в пользу благородных металлов, и что поэтому, если их банк будет подчинен обязательству разменивать свои билеты на золото и серебро, то он скоро прекратит платежи; но это неудобство они устраняли предложением, чтобы билеты были неразменны на звонкую монету и чтобы всякий был обязан брать их вместо звонкой монеты.
Рассуждения Чамберлейна о ненужности размена бумажных денег на звонкую монету могут найти себе сторонников даже и в наше время. Но, кроме всех других ошибок, он делал еще одну такую, которой не делал никто ни до него, ни после него. Он умел сумасбродно считать за аксиому, что ценность имущества прямо пропорциональна числу лет, в какое будет давать оно доход, и основывал на этом все свои соображения. Например, если доход с известного поместья 1000 фунтов, то отдача этого поместья во владение на 20 лет имеет ценность 20 тысяч фунтов, а отдача его во владение на 100 лет – ценность 100 тысяч фунтов. Потому, если владелец этого поместья закладывает его в банк на 100 лет, банк может немедленно выдать под этот залог 100 000 фунтов. В этом пункте на Чамберлейна не действовали ни насмешки, ни резоны, ни даже арифметические выкладки. Ему напоминали, что при продаже поместья на вечную собственность за него дают сумму только в 20 раз годичного дохода с него; что поэтому утверждать, будто при залоге его на 100 лет оно стоит суммы в 5 раз большей 20-годичного дохода с него, значит говорить, что ценность временного владения им в течение 100 лет в 5 раз больше ценности полного владения им на всю будущность, иначе говоря, значит утверждать, что 100 в 5 раз больше бесконечного числа. Возражавших ему это он опровергал словами, что они ростовщики, и кажется, что многие сельские джентльмены находили такое опровержение совершенно достаточным.