Да и вообще у нас большой перекос в сторону подготовки учителей, в результате чего многие из них после получения диплома учителями не становятся, а стараются сразу же покинуть эту профессию. Здесь опять-таки нет соответствия между нуждами экономики и теми процессами, которыми руководит Министерство образования.
Евгений Сабуров: У нас одно время людей, получавших дипломы педагогов и закреплявшихся в школах, было около 7%. Остальные все шли в другие места…
Игорь Клямкин: Господа, мы отклоняемся от темы. Венгрия подошла к той черте, когда стала очевидной несостоятельность прежних принципов социальной политики. Речь шла о том, что государство не в состоянии финансировать социальную сферу, что в этой сфере назрели реформы. В здравоохранении реформирование началось. А в образовании?
Арпад Секей: Не так уж мы и отклонились. Речь идет о том, что высшие учебные заведения не готовы обслуживать новую структуру экономики. А это, помимо прочего, связано с тем, что до недавнего времени государство обеспечивало бесплатный доступ к вузам. И была острая дискуссия: вводить плату за учебу в них или нет?
Евгений Сабуров: Сейчас не платят?
Арпад Секей: С 2006 года начали платить. Около 15% студентов из недостаточно обеспеченных семей учатся бесплатно, а остальные – на платных основаниях.
Евгений Сабуров: Эти студенты оплачивают свою учебу полностью?
Арпад Секей:
Нет, не полностью. За счет студента расходы государства на содержание высшей школы покрываются примерно на 40%. Ведь у университетов есть и другие расходы, которые не связаны напрямую с обучением, поскольку в университетах проводятся и исследовательские работы. Кстати, с того же 2006 года допускается предпринимательская деятельность университетов. Мы хотим, чтобы они не только зависели от госбюджета, но и сами зарабатывали. И уже есть хорошие примеры того, как университетам удается совмещать несколько видов такой деятельности.
Однако реформа системы образования в Венгрии все еще не завершена. По этому поводу продолжается общественная дискуссия.
Лилия Шевцова: Господин посол, экономические трудности, переживаемые Венгрией, совпали по времени с первыми годами ее пребывания в Евросоюзе. ЕС недоволен вашими отступлениями от его стандартов, предъявляет вам претензии, что заставляет правительство идти на непопулярные реформы. А есть ли какая-то помощь со стороны ЕС? Что дало вам членство в нем?
Арпад Секей:
Тут есть проблема. Дело в том, что вместо трех-четырех стран, как планировалось сначала, в ЕС были приняты десять. Но десятилетний бюджет Евросоюза, составленный в 1997-1998 годах, этого не предусматривал. И поэтому мы оказались в положении, когда вынуждены были ежегодно платить свой взнос в ЕС в размере около 250 миллионов евро, получая субсидии от него точно в том же объеме. Поэтому наш выигрыш равнялся нулю. Более того, реально мы оказывались в проигрыше, потому что деньги ЕС предназначены не для бюджета, а для реализации конкретных проектов. Иными словами, мы имели увеличение бюджетного дефицита.
Между тем по состоянию экономики и общему уровню развития Венгрия должна была получать из фондов Евросоюза порядка 3 миллиардов субсидий. Но первые три года пребывания в ЕС мы их – по указанной причине – получать не могли. Теперь – можем.
Правда, эти деньги тоже не выплачиваются автоматически. Они, повторяю, даются на конкретные проекты, финансирование которых предполагает и долевое участие страны, получающей субсидии. Так что все зависит от того, сколько и каких проектов мы вместе с Брюсселем сможем на себя взять. И наше правительство очень ответственно к этому относится. Мы хотим максимально рационально использовать субсидии ЕС для модернизации инфраструктуры венгерской экономики.
Игорь Клямкин: Перед тем как завершить обсуждение социально-экономической тематики, я хочу все же задать вопрос, который постепенно вызревал у меня по ходу обсуждения. У Венгрии самые низкие показатели экономического роста среди новых членов ЕС, ее экономика переживает не лучшие времена. Вы говорили о преимуществах того плавного, "бархатного" маршрута реформ, который был выбран вашей страной. Но не являются ли ваши нынешние трудности следствием определенных недостатков самой избранной модели? Я имею в виду кадаровскую модель либерализации, которая оставила посткоммунистическим реформаторам не только огромный внешний долг, но и инерцию медленного развития с сопутствующей ей боязнью общества (и, соответственно, политиков) резких движений…
Арпад Секей: Возможно, вы правы. У любой модели есть свои преимущества и свои слабые стороны. А какая модель лучше, пока говорить рано. Потому что не только у нас, но и во всех посткоммунистических странах реформы еще не завершены.
Игорь Клямкин:
Спасибо, господин посол. Мы можем переходить ко второму блоку вопросов, относящихся к политическим и правовым аспектам посткоммунистической трансформации в вашей стране. И первый вопрос, меня интересующий, касается исходной точки, с которой началось у вас формирование демократической политической системы. Ни в России, ни в большинстве других стран постсоветского пространства такая система не утвердилась. Сами по себе выборы, как выяснилось, в данном отношении ничего не решают, так как появляется властный монополист, который быстро обучается тому, как манипулировать выборной процедурой в своих интересах.
У нас в этой связи любят поговорить о "неготовности народа к демократии". Но я до сих пор не могу взять в толк, чем российский народ мешал российским элитам договориться и прийти к консенсусу относительно соблюдения демократических правил политической игры и, прежде всего, правил свободной политической конкуренции. Почему в Венгрии это получилось? Что заставило ваши элиты договариваться о таких правилах и соблюдать их?
Политическая и правовая система
Арпад Секей:
В конце 1980-х в Венгрии не было борьбы за перехват власти у коммунистов ради овладения созданной ими государственной системой. Все новые политические силы, возникавшие в стране по мере нарастания экономического и политического кризиса, ориентировались на демонтаж этой системы и замену ее другой. За круглым столом власти и оппозиции речь шла не о передаче власти, а о проведении свободных выборов и формировании правительства на основании их результатов. Не было особых разногласий и относительно формы правления – договорились, что Венгрия будет парламентской республикой.
Соответствовали ли эти решения настроениям и ожиданиям общества? Думаю, что вполне соответствовали…
Лилия Шевцова: Может быть, "готовность народа к демократии" как раз и проявляется в наличии у него представлений о том, как должна быть при демократии устроена власть? А неготовность, соответственно, в том, что смысл демократизации он видит исключительно в смене лиц у государственного штурвала, а не самого государственного корабля?
Игорь Клямкин: На то и политическая элита, чтобы такую "неготовность" превращать в готовность. А российская элита конца 1980-х – начала 1990-х вместо того, чтобы этим заняться, начала внутри себя междоусобную войну за право стать новым властным монополистом, в которой каждая из сторон апеллировала к архаичным пластам массового сознания. Да и не было никакой необходимости в том, чтобы специально готовить население к принятию демократических правил политической игры. Оно бы их приняло, если бы политический класс договорился об их соблюдении. Но он-то как раз к этому оказался не готов.
Лилия Шевцова: С этим я согласна.
Арпад Секей: Очень рад, что вы договорились. Что касается Венгрии, то в ней к концу 1980-х сложился широкий консенсус относительно присоединения к Большой Европе. Население хотело этого, потому что его привлекали жизненные стандарты соседней Австрии и других развитых стран. А политический класс после самоисчерпания коммунизма просто не видел альтернативы европейским политическим и правовым стандартам. Поэтому наши элиты быстро договорились о новых правилах игры. Среди них не было никого, кто этому противился бы. Никаких альтернатив не выдвигали и коммунисты, превратившиеся в социал-демократов европейского типа.
Андрей Липский: Это – примерно то же самое, что происходило в других странах Восточной Европы и Балтии. Политический класс консолидировался в них на идее интеграции в Европу. Однако идеологические ориентации внутри его постоянно меняются. Одни партии исчезают, возникают новые. Устойчивые партийные структуры не складываются. Это свидетельствует, очевидно, о слабой проявленности и неустойчивости идеологических ориентаций в посткоммунистических обществах, об их политической рыхлости, неструктурированности в них групповых интересов и ценностей. В Венгрии же, насколько я осведомлен, партийная система сложилась сразу и остается неизменной на протяжении всего посткоммунистического периода. Это так?
Арпад Секей:
Да, это так. Практически у нас в парламенте постоянно представлены одни и те же партии. Возникали, конечно, и другие, но ни одной из них ни разу не удалось преодолеть пятипроцентный барьер.
В 1990 году в парламент вошли "Венгерский демократический форум" (консервативная партия с тремя течениями – национальным, либерально-национальным и христианским), партия свободных демократов (чистые либералы), "Молодые демократы" (тогда они тоже были либералами), партия мелких сельских хозяев, консервативная по своим ориентациям, а также социалисты (бывшие коммунисты, ставшие социал-демократами) и христианские демократы. Те же политические силы в парламенте и сегодня.
Правда, со временем "Молодые демократы", эволюционировавшие от либерализма к консерватизму, фактически поглотили партию мелких сельских хозяев и христианских демократов. Сейчас они объединены в парламентской фракции "Фридис".