Он вяло выковыривал вилкой мясо из распотрошенного — не знаю, как позы будут в единственном числе, поэтому — пельменя. А Гоша куда-то уже подорвался.
— Пельмень — животное нежное, — посочувствовал я Сереге и спросил: — А где Гошка?
Теперь Серега посмотрел на меня как на помешанного:
— Какой Гошка?
У меня всё внутри оборвалось, екнуло и куда-то упало.
— Как какой? Наш.
— Ты чего, Дрон? Он же утром еще от нас свалил, — аккуратно, как врач больному, напомнил мне Серега.
Я почувствовал внизу живота острую резь. Похоже, пиво плохо легло на лошадиное молоко. Не пошло.
Впрочем, эта резь еще давала возможность цепляться за реальность. Но я не знал — надолго ли? По Витгенштейну, понятия мира и реальности не являются синонимами. Реальность, по Витгенштейну, — это осмысленная часть мира. Так вот: эта самая — понятная — часть мира в те мгновения стала стремительно уменьшаться для меня в размерах.
— Мне выйти надо, — только и смог простонать я. И, схватившись за живот, рванул семимильными на выход.
Забежав за вагончик, с радостью обнаружил невдалеке сортир из нетесаного горбыля. Над заведением гордо реял военно-морской Андреевский флаг. Гадать, отчего так всё парадно, мне было недосуг: я несся к заветной цели, как кенгуру, — скачками.
Добежав, рванул что было силы дверку, но тшетно. Чуть ручку не оторвал. Дверка — кстати, украшенная оптимистичным граффити «ДээМБэ неизбежен», — оказалась запертой. И тут же изнутри раздался голос:
— Занято. — Серегин голос!
И тут я сразу — о чудо! — излечился.
— Серега, ты, что ли?
— А кто же?
— Не понял… А как ты раньше меня здесь оказался?!
— Ногами. Как еще. Я же сказал ему, куда пошел.
— Гошке?
— Ну, допустим, Гошке. Тебя что, Дрон, тоже прижало?
— Уже нет. Уже отпустило.
Я медленно-медленно пошел назад. И чувствовал себя контуженным. Честно говоря, я вообще-то не представляю, как чувствует себя контуженный, — не доводилось мне пока испытывать подобные напасти, — но думаю, что близко к тому, как чувствовал себя я в те не самые простые для меня мгновения.
Миробеспорядок воздействует, оказывается, шокирующе.
Креститься и не думал — из бывших коммунистов мы. Щипать себя за ляжку тоже не стал — глупость. Решил попробовать специальное упражнение, которому когда-то давным-давно обучил меня один мистически настроенный комсомольский вожак в перерыве собрания, посвященного задачам, которые встали в полный рост перед Ленинским союзом молодежи в связи с решениями очередного Пленума ЦеКа не помню уже чего. Упражнение сие заключалось в визуализации собственного тела как тела препарированной лягушки, с последующей его экзекуцией. Суть такая. Надо сначала представить себя этой самой распятой лягушкой во всей красе, а потом увидеть, как к ней подводят электроды. Если всё верно сделать, то получишь взбадривающей мощности разряд и лапками рефлекторно так дернешь, что любой морок вмиг исчезнет.
Попробовал.
Дернул.
Не помогло.
Серега нагнал меня на входе. Я скосился — это был действительно он! Щупать не стал. Выглядел Серега натурально. А еще один такой натуральный Серега оставался за столиком.
Но фиг там: когда мы вошли, на столе нашем было всё уже прибрано и никого в заведении не было. Кроме девушки, конечно, которая поприветствовала нас из-за стойки так, будто увидела впервые:
— Здравствуйте, проходите. Заказывать что-ни…
— А где этот? — прервал ее Серега.
— Кто? — округлила она глаза.
— Ну был с нами, такой плотный. С зачесом. — Девушка не понимала его. Во-об-ще.
— Похоже, сбежал, — сказал Серега.
— Сбежал, — согласился я.
— Что-то тут не так.
— Не так.
— Нужно его найти.
— Нужно.
Я вторил Сереге, как Пятачок Винни-Пуху.