– Джан велела не говорить, – предупредила Пусс. – Считает, что это ее дело. Она постоянно переспрашивает, откуда нам может быть точно известно, что он так и не получил ее записку.
Конни поболтала лед в своем стакане и со стуком поставила стакан на столик:
– Знаете, чего я забыть не могу? Не могу, никогда не забуду. Пять лет прошло, а я живо помню. Каждое произнесенное слово. Типичная склока. У нас с Томми таких были сотни. Вопли, проклятия, но по-настоящему это все не имело значения: мы оба твердо придерживались своего мнения. Не важно, из-за чего мы в то утро скандалили. Когда он хлопнул дверью, я рванулась, распахнула ее и крикнула вслед: “Не особенно торопись возвращаться!” Может быть, он не слышал меня. Он в то время уже завел джип. И больше не вернулся. Не заметил открытого сточного люка, свалился туда, прожил в больнице два дня и две ночи, не приходя в сознание, а потом умер. – Она поднялась с вымученной улыбкой. – Чувство вины. Вот с чем они вас оставляют. Завтра тоже будет долгий и трудный день, ребята. Спокойной ночи.
Я уже провалился в сон, когда кровать прогнулась под тяжестью тела Пусс. Она пробралась под простыню, под одеяло, прижалась ко мне, длинная, теплая, хрупкая, нежная. От ее плоти мою ладонь отделяла легкая, словно шепот, ткань.
– Просто обними меня, – шепнула она. – Ночь кажется слишком темной для одиночества.
Слова звучали неразборчиво, ритм дыхания очень скоро сменился, оно стало глубже, обнимавшие меня руки упали.
Через три дня, в четверг, вскоре после полудня мы вчетвером поехали в Саннидейл. Конни Альварес вела переднюю машину, черный, заляпанный грязью “понтиак” недавней модели с мощным мотором и откидным верхом. За ней сидела Джанин. На прямых отрезках дороги я изо всех сил старался не упускать их из виду. Пусс то и дело вполголоса упоминала “Дейтону” и “Себринг” [15] .
– Все это кажется полным безумием, – сказала она. – Ты действительно думаешь, будто этот забавный с виду старичок судья знает, что делает?
– Этот забавный с виду старичок судья Руфус Веллингтон знает, что делает каждый. И каждое утро пристально оглядывается по сторонам. – Я в последний миг затормозил, успел повернуть взятую напрокат машину и устремился вперед за далекой точкой, предположительно “понтиаком”. – Есть какие-нибудь вопросы по поводу твоей маленькой роли?
– Ха! Способна ли блистательная рыжая обитательница большого города вскружить голову юристу из молодых да раннему? Откроет ли Стив Бессекер, робкий консультант из сосновых лесов, подробности местного крючкотворства этой эффектной девице? Но у меня есть вопрос по этому поводу.
– Какой?
– Ты не слишком внимателен к деталям, Макги. Надо ли мне идти ради общей цели на все? Должна ли я в случае необходимости затащить этого мужлана в постель или тебя это совсем не волнует?
Я рискнул бросить на нее быстрый взгляд – встретил ответный, прищуренный, вопросительный, сексуально вызывающий. И осторожно заметил:
– Я всегда считал, что, если морковка болтается на слишком длинной веревке, осел ее сцапает и утратит стимул тащить груз.
– Аналогию отвергаю, а мысль одобряю, сэр. Вызов должен быть брошен с обеих сторон, иначе какое же равенство полов. Поэтому я продолжал:
– С другой стороны, на мой взгляд, каждый лучше всех судит о собственных устремлениях и наилучшим образом оценивает соответствующие стимулы и реакции. По-моему, подобные ситуации варьируются.
– Пытаешься изобразить себя сукиным сыном?
– Полагаю, мы оба пытаемся.