Я гадала, не хочет ли он еще что-нибудь узнать от меня. Выяснить это было нетрудно. Я держалась подальше от сомнительной почвы, выжидая, не ступит ли он сам на нее снова.
И он ступил, но не сразу. Мы поговорили об Андерхиллах. Я надеялась, что он промолчит о своих отношениях с Кэти: я знала о них достаточно, и было кое-что, что беспокоило меня больше. Но волноваться не следовало. Джеймс, несомненно, уже рассказал брату о моей реакции на «кражу» сокровищ, и теперь Эмори предпочитал не касаться этого. Говоря об Андерхиллах, он упомянул Кэти мельком, как «симпатичную девушку, с которой легко», но я не заглотила наживку, и он продолжил разговор о делах Джеффа Андерхилла и отъезде всего семейства, который когда-нибудь должен состояться.
– А ты чем собираешься заняться, Бриони? Кажется, Джеймс думает, что ты останешься здесь – то есть в коттедже.
– С чего это он так решил? – сказала я резче, чем намеревалась. – Насколько помню, я ничего такого ему не говорила.
– А тут не прошло и суток, как я стучусь к тебе с вопросом о твоем будущем, – со своей обезоруживающей, как у Джеймса, улыбкой сказал Эмори. – И ты знаешь почему, правда? Милая, дорогая сестричка Бриони, ты уже нашла время подумать об этом треклятом трасте, чтобы позволить своим бедным, несчастным родственникам получить фунт или два на карманные расходы, пока хоть такие деньги дают?
Мне пришлось изобразить смех.
– Ну, если ты так это воспринимаешь...
– Да, я воспринимаю так. Карты на стол, дорогая сестрица. На Эшли всегда можно было положиться в деле отстаивания их, Эшли, собственных интересов, здесь мы всегда проявляли величайшую преданность, какая только бывает.
– Вот именно, – сказала я. – Что я и делаю.
Едва заметная морщинка пролегла меж его бровей.
– И что ты хочешь этим сказать?
– Я не хочу сказать, а говорю: я не расторгну траст.
Он бросил сигарету в камин.
– Ради бога, Бриони...
– И даже ради Бога. Нет. Пока нет.
– Но ты подумала?.. – начал он.
– Дай мне время.
Не знаю, что выразил мой голос и лицо, но Эмори проглотил то, что хотел сказать, и снова откинулся в кресле. Он бросил на меня долгий, пронзительный взгляд. В данных обстоятельствах этот взгляд не доставил мне удовольствия, и я поспешно сказала:
– Эмори, вы с Джеймсом не могли бы сделать мне одолжение?
– Какое, например? – осмотрительно спросил он.
– Пойми меня правильно, но не могли бы вы оба не преследовать меня день-два? Просто не появляться в Эшли, пока я не приду в себя? Я не говорю категорически, что никогда не расторгну траст. Я не считаю, что вы должны оставить поместье, висящее, как сейчас, камнем на шее, но конечно, в этом и нет необходимости? Боже милосердный, вы даже не дали мне по советоваться с мистером Эмерсоном! А мне бы надо, или вам так не кажется? Еще неделя – дайте мне подумать неделю... – Помолчав, я сухо закончила: – Уж неделю-то вы можете протянуть на то, что выручили за лошадку и печатку?
Он встрепенулся, а потом вдруг рассмеялся:
– Если не вмешается полиция, сестрица Бриони.
– Не вмешается. Но лучше ты это брось, братец Эмори, а то я тебя удивлю. И не впутывай в это Кэти Андерхилл, а то я очень удивлю тебя, обещаю. – Я встала. – Я заварю чаю. Останешься?
В душе я надеялась, что он откажется, но недооценила своего троюродного брата. По-прежнему с улыбкой он откинулся в кресле.
– Спасибо, с удовольствием.
Он явно наслаждался ситуацией. Да, подумала я, идя на кухню, вот таков мой братец Эмори – ни тени сожаления или чувства вины за все, что, возможно, совершил. Таково самодовольство Эшли – и кто точно скажет, где оно переходит в преступные наклонности? Читая семейные записи, было о чем призадуматься: во многих отношениях тогда были дикие и неистовые времена, как, например, в дни грабителей-норманнов с их правом сильного или в дни их «культурных» двойников – элегантных бретеров и хулиганов из лондонской золотой молодежи восемнадцатого века.