Иномарки, сверкая полированными боками, спешили покинуть дикое место, шурша по улочкам, также не имеющим названий — Пятая, Шестая, угол Седьмой и Двенадцатой... Как в Нью-Йорке, но не совсем. Обитатели иных, даже не самых респектабельных нью-йоркских кварталов, думается, испытали бы определенный дискомфорт, окажись они ночью среди опустевших ангаров, зарослей бузины и кривых деревьев, выросших на пропитанной мазутом и бензином почве. Хотя скорее всего не это смутило бы свежего человека, откуда бы он ни был, случись ему оказаться на «Парнасе» впервые в жизни. Не деревья-мутанты и не молчаливые стальные стены ангаров.
Попавшему сюда могло показаться, что на много километров вокруг здесь нет ни одной живой души. Но это было не совсем так. Неожиданно из-за угла какого-нибудь грубого строения с облупившейся штукатуркой выходил угрюмый человек в черном ватнике. Он смотрел куда-то в сторону, но редкий прохожий понимал, что уже «сфотографирован» этим аборигеном и что равнодушие его взгляда деланное. Черный человек исчезал так же неприметно, как и появлялся.
Обитали здесь и другого рода люди. Когда двери какой-нибудь страшенной развалюхи вдруг открывались, оттуда выглядывал человек в костюме от Версаче. Затем, блеснув «Ролексом», он закрывал дверь, снова исчезая в своем, так сказать, жилье.
Своя, не бросавшаяся в глаза жизнь шла на «Парнасе», свои дела проворачивались здесь. Миллионы долларов перекачивались через грязную, заброшенную с виду промзону, и посторонним здесь делать было нечего. Не жаловали тут посторонних.
Не жаловал их и Панчуков.
Затушив окурок «Беломора» в пустой консервной банке, он сидел на замасленной, черной от времени и грязи табуреточке в углу пустого — если не считать двух КаМАЗов с прицепами — ангара. Новенькие машины, несмотря на свои внушительные размеры, выглядели в ангаре игрушечными. Панчуков, от нечего делать, ночью помыл их, избавив от грязи русских дорог. КаМАЗы пришли из Финляндии и на подъезде к Питеру успели так изгваздаться, что водилы, Серега и Андрюха, выйдя из кабин, ругались на чем свет стоит.
— У финников, бля, машинки были хоть к столу подавай. А здесь два метра проедешь — весь в говне...
Хозяин машин Виктор Степанович оставил «в помощь» Панчукову здоровенного детину в камуфляже и с коротким автоматом.
— Так надо, — сказал Виктор Степанович. — Ты сам знаешь, дед, какой сейчас беспредел... Ни за грош зарежут, так что Вова с тобой ночку посидит. В машинах — груз, так тебе с ним будет спокойнее.
— Да ни хрена тут не случится, — ответил Панчуков. — У нас тут тихо. Кому, на хрен, надо сюда лезть? Да и не выехать отсюда в город — везде посты, только позвонить, и все — повяжут в пять минут. Отсюда никто не сворует, это вам не Америка, понимаешь...
— Ладно, ладно, дед, чего тебе-то? Веселей будет...
Вова не понравился Панчукову. Из этих, из «новых»... Бугай эдакий — на таких пахать и пахать. А сидит, автоматом своим поигрывает, посмеивается... Козел сраный... Эх, время сейчас сучье, раньше бы быстро в оборот взяли... К станку, а если не хочешь — на лесоповал, милости просим... Сучье время... Порядку нету...
— Ну, дед, ты молодец, однако, — по утру сказал хозяин машин, впуская сквозь распахнутые ворота ангара лучи солнца. — Премия тебе полагается за такую работу.
Он кивнул на вымытые до блеска машины, затем посмотрел на бугая с автоматом:
— А ты, Вовик, хули? Хоть помог деду-то?
— Дождешься от них... — проворчал Панчуков.
— Ладно, — сказал Виктор Степанович. — Вовик, иди зови ребят.
Когда Вовик, молча повесив автомат на плечо, вышел из ангара, хозяин сказал, обращаясь к деду:
— Держи, старина, — и, вытащив из кармана несчитанную пачку отечественных купюр, положил их на табурет.