Шапур не медлил боле, —
Пустил словесный мяч он на пустое поле:
«Пред этим ликом лик померкнул бы любой.
Здесь областей семи светило пред тобой.
Он мощью — Искендер, своим огнем он — Дарий,
Он — Искендер, и вновь скажу о нем: он — Дарий.
В сознании небес он с блеском солнца слит.
Он — семя, что земле оставил сам Джемшид.
Он — царь царей — Хосров, и вымолвлю я смело:
Того, где он царит, счастливей нет предела».
С душой он говорил, текли его слова,
На душу гурии он простирал права.
Текли его слова. Ширин ему внимала,
И речь отрадная ей сердце обнимала.
В реченье каждое вникала, и опять
Все о Хосрове должен был он повторять,
И слово каждое в душе ее пылало,
Преображенное, как рдяный пламень лала.
Уж тайны не было, с нее совлек покров Шапур,
явя Ширин ручей прозрачных слов:
«Напрасно от меня ты тайну укрывала.
Что держишь речь свою за тенью покрывала?
О роза, распустись, чтоб сделались видны
Все лепестки. Слова открыто течь должны.
Когда ты обрести желаешь исцеленье,
От лекаря скрывать недуг свой — преступленье».
В кудрях чуть видимый, потупился кумир.
Милей смущения еще не видел мир.
То за полу беря, то в грудь вонзая жало,
Любовь ее слова на привязи держала.
Но, на него взглянув, она решила вдруг
С сосуда крышку снять: пред ней надежный друг.
Шапура не страшась, к нему подсела ближе.
Со рта сняла печать и жемчуг речи нижет:
«Чтобы господь всегда доволен был тобой,
Ты сжалься над моей печальною судьбой.
Мою сжигают кровь черты изображенья,
Целую вновь и вновь черты изображенья.
Рок спутал дни мои, спокойствие круша,
Как кудри, скручена, запутана душа.
Мне помоги в любви, о друг мой, хоть немного.
И от меня, дай срок, придет тебе помога.
Все скрытое в душе я в твой вложила слух.
И ты мне все открой, мой дух не будет глух».
И чародей Шапур уж не считает лживость
Оружьем, что верней и лучше, чем правдивость.
И, как запястья, он припал к ее рукам.
И, как запястья, он упал к ее ногам.
И восклицает он: «О светоча сиянье!
О всех увенчанных надежда и мечтанье!
Мрачнее сумрака тебе хотящий зла!
Как месяц молодой, твоя душа светла!
Покорно чту того, кто служит мне защитой,
Тебе открою все, с твоим желаньем слитый.
Рисунок этот мой, и мною создан он.
На нем Хосров Парвиз был мной изображен.
Обличья уловил я каждую примету,
Но лишь рисунок тут, души в нем все же нету.
Я знаю живопись, ей обучился я,
Но душу принести не смог в твои края.
В подобье влюблена! Оно — лишь тень! Взгляни-ка
На прелесть тонкую его живого лика!
Увидишь целый мир, что создан из лучей,
Свет, озаривший мир, но все еще — ничей.
Могуч и ловок он, искусен в каждом деле.
Во гневе — лютый лев, в любви — нежней газели.
Он роза, что зимы не ведала невзгод.
Он юность, в нем весна сияет круглый год.
Вкруг розовых ланит еще не видно тени,
И с лилией он схож, с нежнейшим из растений.
Дохнет — и сто дверей пред ним раскроет рай.
Луну повергнет ниц ланит расцветший май.
Он сядет на коня — и он Рустема краше,
Он Кей-Кобад, когда в его деснице — чаша.
Когда дары сберег для любящих сердец, —
Каруновых богатств разломится венец.
Реченьем извлечет жемчужины из лала,
Его рука сердца из барсов извлекала.
Когда же тронет он в порыве стремена, —
Ему погоня бурь уж будет не страшна.
Спроси — откуда он? Он от Джемшида родом.
Спроси про сан его — он царь земле и водам.
На небе стяг его, нет, не в земной пыли!
И для его коня узки пути земли.
Однажды он во сне твои увидел очи,
И потерял он сон с блаженной этой ночи.
Не поднимает чаш, ни с кем не пьет вина.
Забыл дневной покой, и нет ночного сна.
Друзей покинул он; лишь ты в померкшем взоре,
Пусть никого не жжет такое злое горе!
Я от него пришел, я лишь его гонец.
Я все тебе открыл — моим словам конец».