В полете капитан выкладывался весь, без остатка; перед посадкой как бы усаживался в кресле заново, несколько боком, гак ему было, видимо, удобней; нацеливаясь на белые лоскутья далекого "Т", отдавал себе распоряжение:
- Будем подкрадываться!
Цветущее лицо Крупенина серело, вялость кожи бросалась в глаза, короткие брови щетинились, как спросонок. Легкости, артистизма, которых почему-то ждал от него Комлев, не было и в помине, "пешка" забирала все силы Крупенина, требовала больше, чем он имел...
Капитан же с первых минут полета почувствовал в Комлеве хватку. Спокойствие, глаз, руку. Но вида не подал.
- Пока освоишься, - предупредил он лейтенанта, - на других не рассчитывай!
- Не понял.
- Самостоятельно полетишь сначала один.
- Опять не понял. Без экипажа?
- Один. Штурман и стрелок перекурят это дело на земле.
- Понял, - принял условие Комлев: в случае какой промашки, люди не должны страдать.
- К крану шасси - не прикасаться. Полетишь на задание - пожалуйста, а здесь, дома, гидравлику не трогать...
Конечно, поскольку "девятка" работает на весь Крым, а "зевнуть шасси", то есть отвлечься при крутом ее снижении к посадочной полосе, промедлить с выпуском колес, растеряться и в мгновение ока наломать дров - ничего не стоит, то, во избежание греха, колеса не трогать. Пусть торчат, выпущенные, как у немецкого "лапотника" "ю - восемьдесят седьмого".
Комлев, разумеется, и тут кивнул, поддакнул. Первый его вылет на разведку прошел спокойно.
- За Днепром зенитка попукала, - делился Комлев впечатлениями, скидывая, как бывало, теплый комбинезон и надевая реглан (теперь он снова был в своем кожане).
Воентехник едва дослушал лейтенанта:
- Капитан-то Крупенин - отбыл!.. Подхватили прямо отсюда, на попутном "Дугласе". Пообещался меня отозвать. Как специалиста с опытом... Пообещал, не знаю... А истребителя, Кузю этого, пусть, говорит, до ума доводит Комлев... Так он сказал.
Техник был обескуражен.
Осматривая "девятку", скрылся в бомболюке, а вышел оттуда - сам не свой:
- Ну, стерва, ну, сильна! - заголосил он издали, поднося лейтенанту на ладони зазубренный осколок величиной с черное семечко, - осколок выдохся на расстоянии волоска от взрывателя бомбы, зависшей под животом самолета. - До чего же она все-таки у нас с тобой живуча, товарищ командир! - проникнувшись сочувствием, звеньевой растроганно улыбался.
...На левом двигателе "девятки" кончился моторесурс.
- Мотор заменим, пошлю на разведку Кузю, - объявил Комлев. .
- Считаешь, готов?
- Считаю.
- Смотри...
Урпалов отправился на склад.
Утром, разбив заводскую обшивку, новый мотор на руках снесли под крыло; по развалу цилиндров медленно скатывались тяжелые капли росы, и звеньевой, грешная душа, осенил обнову крестным знамением.
- Последняя замена, - сказал он. - Если теперь к своим не укачу, тогда не знаю...
Он был хмур, посторонних разговоров с помощниками не вел, только с Комлевым, никуда, кажется, не отлучался, все новости знал.
Днем он вежливо спровадил командира отдыхать, на ночь глядя Комлев появился снова.
Заголив по локоть тонкие руки, воентехник бренчал в ведре с бензином сливными краниками, продувал их, вставляя в рот как свистульки. "Коленвал смазан?" - намечал он очередную операцию. "Готово. Будем ставить винт". Взобравшись наверх по козлам, спросил: "Правда - нет, лейтенант, будто в эскадрилье, на Куликовом поле, подарки давали?" - "Правда". - "Мы, значит, опять ни с чем?" - "Дело такое, - сказал Комлев. - Или подарки получать, или здесь базироваться". (Комлев опасался, что на Куликовом поле, куда их зазывали, "девятку" у него отнимут.) "Обидно, товарищ командир. Вкалываем, вкалываем, а ровно как не воюем... Подняли!" Он свисал головой вниз, голос его звучал натужно. "Деревяшку!" Звеньевому подали увесистую чушку. Он постучал ею, спустился вниз. "Ну, - чтобы не бездельничать, - где ключик на одиннадцать?" - бодро спросил Комлев. "Все разложено, - остановил его звеньевой.