В конце концов, лучше сменовеховец, чем коминтерновец, и два природных русских человека, один из которых - авантюрист штучного разбора, а второй - такой же, но со специфическими навыками, всегда сумеют договориться. Жаль только, что бывший граф действительно быстро летает: вербовщик - не резидент, на одном месте не сидит. Это было бы весьма занимательно - нельзя такого специалиста упускать.
– Все они одним миром, - проворчал Карташев.
– И не разочаруйте меня - я вас выпускаю на сцену самостоятельно, можно сказать, впервые, - проигнорировав его реплику, добавил Гурьев. - Андорра - это так, рабочий прогон, ни одного выстрела.
– Не извольте волноваться, Яков Кириллович, - козырнул Карташев.
– Изволю, и с этим ничего не поделаешь.
– Хотите показать им… это? - спросил Матюшин, указывая подбородком в сторону киноаппарата.
– Не исключено. Пока не знаю. Вадим Викентьевич, кто у нас там выдающийся киномеханик? Прокофьев?
– Так точно, мичман Прокофьев, Яков Кириллович.
– Распорядитесь, чтобы он немедленно приступил к проявительным и монтажным работам, выделите ему помощника и проследите, чтобы монтажный материал тоже был сохранён. Это может нам понадобиться в качестве отчёта перед властями, хотя не думаю, что до этого дойдёт. Пожалуйста, предупредите господ офицеров, что зрелище до тошноты отвратительное - наш пациент похож на муху, которую паук употребил в пищу некоторое время назад. Только что паутины нет.
Люди подавленно молчали, переглядываясь, священник качал головой, как заведённый, Осоргин вздохнул и перекрестился.
– Вадим Викентьевич.
– Слушаюсь! - рявкнул Осоргин, краснея и вскидывая руку к фуражке. - Разрешите действовать?
– Действуйте, - и Гурьев резко, чтобы вернуть людей к реальности, добавил: - Это всё, господа.
– Пустите меня к нему, Яков Кириллович, - попросил священник. - Я должен. Вы же знаете, знаете не хуже меня, - есть долг. Будьте рядом, - пожалуйста, я же не возражаю. Но так - нельзя. Нельзя. Это… не по-людски.
– Какою мерою меряете, такою же и вам отмерено будет. Отче.
– Вот именно.
Все молча смотрели на Гурьева и священника - никто не двигался.
– Ладно, - кивнул Гурьев. - Но на этом - всё, отче. Действительно всё. Я предупреждал вас - назад пути нет. Мы должны закончить начатое. И не говорите, мол, вы ничего не обещали. Есть долг - и есть данное слово. Извините, что напоминаю вам об этом. Идите за мной.
* * *
Отец Даниил несколько долгих мгновений вглядывался в лицо мертвеца.
– Я знаю, что вы думаете, Яков Кириллович, - тихо произнёс он, оборачиваясь. - Вы думаете, он это заслужил. Поверьте, никто, никто на свете не заслуживает такого.
– Не знаю, отче, чему ещё суждено произойти, чтобы я согласился с вами. Ей-богу, не знаю. Делайте, что считаете нужным. Я подожду.
Лондон, "Бристольский кредит". Октябрь 1934 г.
Члены совета директоров и все крупные акционеры - всего около тридцати человек - рассаживались за огромным овальным столом, переговариваясь вполголоса. Настроение у многих было достаточно нервное - их беспокоили нападки в прессе. Несколько таблоидов - особенно усердствовал "Морнинг дэйли ревью" - наперегонки публиковали материалы о сотрудничестве банка с Советской Россией в недалёком прошлом, о скупке имущества уничтоженных и исчезнувших русских аристократических фамилий, о бесконтрольном вывозе сокровищ из русских музеев, о необеспеченных займах правительству народных комиссаров.