Они, увидев меня, либо ничего не поймут и уделаются со страху, либо необычайно воодушевятся и начнут крушить всё подряд вокруг себя. Или, того хуже, бегать хвостиком за мной и поминутно заглядывать в личико: а это как, Яков Кириллович? А вот это? А вот то? А что вы по этому поводу думаете? Это же настоящий ужас. Кошмар. Я ненавижу идиотов, Иосиф Виссарионович. Вы - совсем другой. Кое-что зная о вас, наблюдая за вами, я понял: вы - вовсе, в отличие от остальных, не безнадёжны. В вас нет этого тупого самодовольства всезнайки, как в Троцком, нет трусливого соглашательства Каменева-Зиновьева, нет восторженного идиотизма Бухарина. Вы сохраняете хладнокровие в самых, казалось бы, безнадёжных цугцвангах. И вы хотите учиться. Вас гложет чувство несоответствия и потребность это несоответствие устранить. Но у вас столько дел, вам нужно убить стольких врагов, что это поглощает все ваши мысли. И враги не кончаются. Они мельчают, мелеют - но не кончаются. И это вас ужасно раздражает. Невозможно остановиться, подумать как следует. Всё время нужно защищаться от врагов. Вы думаете: я решу это завтра. Завтра я подумаю о наследнике, третьего дня - о концепции. Только завтра, а тем более - третьего дня, будет уже неимоверно поздно, Иосиф Виссарионович. Надо будет срочно решать, торопиться, а это значит - делать ошибки. Государь не имеет такого права. А я, скажем, могу вам помочь уменьшить число ваших врагов. И внутри, и снаружи. Вы освободите свой разум от множества мелких технических вопросов - и многие ваши враги станут лучшими вашими друзьями, Иосиф Виссарионович.
– Как вы, - уточнил с улыбкой Сталин.
– Напрасно вы так, Иосиф Виссарионович, - мягко укорил его Гурьев. - Я никогда не был вашим врагом - тем более, личным врагом. Я просто хочу помочь вам помочь мне. Политика - искусство возможного, а искусство невозможного - это дело любви. Враги, ставшие друзьями. Искренними друзьями, заметьте. И от вас не потребуется никаких шараханий, не нужно будет, в общем, ничего никому уступать. Даже мне. Тем более - мне. Не надо будет "менять курс". Это как вертеть рулём в автомобиле: резко закладывая, вы не едете прямо, а мчитесь зигзагами, насилуя двигатель, трансмиссию и так и норовя слететь в кювет. Вы никогда не видели, как настоящий профессионал ведёт машину? Кажется, он бездельничает. Сидит спокойно, руль только придерживает, и очень, очень редко трогает ручку трансмиссии. Он знает свою машину, и даже если не знает дорогу, то просто внимательно смотрит по сторонам. И я знаю свою машину. Свою страну. Могу научить ею пользоваться. Но рулить - это сами. Сами. Я наставник, Иосиф Виссарионович. Могу и вас научить - если вы, конечно же, захотите. Если ученик не хочет учиться - тогда всё, пиши - "пропало".
– Вам кажется, что я не умею? Что меня нужно учить?
– Всех нужно учить. Часто говорят - он сам ничего не умеет, потому учит других. Это верно лишь отчасти. Вы, например, усвоили несколько важных приёмов, и пользуетесь ими во всех случаях - даже тогда, когда этого ну ни в коем случае не стоит делать. Сейчас вы этого пока ещё не понимаете, но, надеюсь, в ходе наших бесед поймёте. И сделаете правильные выводы, а я вовсе не собираюсь вам их подсказывать. Сердитесь, да?
– А как вы думаете?
– Думаю, что сердитесь. Но - опять же, напрасно. Напрасно. Кто же ещё скажет вам такое, Иосиф Виссарионович? Самое большое, на что все они способны - это выпалить "не согласен, товарищ Сталин!", зажмурившись от ужаса в ожидании того, как его схватят и поволокут в подвал - убивать.
– Яков Кириллович. А ведь вы сами сказали - вы только что убили двух человек. А может, у них есть жёны? Дети? Старики-родители? Вы меня всё время стыдите - плохой Сталин, плохой. Убивает. Всех убивает. А сами?
– Верно, - согласился Гурьев. - Это очень, очень верно, Иосиф Виссарионович.