Впрочем, вполне академический характер любопытства не вызывал у Гурьева сомнений, что следовало, безусловно, записать девушке в актив, — становиться объектом, равно как и субъектом свойственных юности страстей в планы Гурьева никак не входило:
— Даже если ты подумала, что я бесплотный дух, это не так. Тебе показалось.
Она быстро, но не поспешно, и это Гурьев тоже зафиксировал, захватила пальцами полотенце, прикрываясь. Он шевельнул кадыком, отвёл взгляд и, взяв девушку за руку, осмотрелся в поисках её одежды и даже, возможно, обуви, что было бы весьма кстати. И, увидев, что от них осталось, воздел очи горе.
О-о, взмолился про себя Гурьев. Это же просто плохо написано. Просто притянуто за уши и вбито коленом. Кто, кто сочиняет эти дурацкие сцены, — можно, я ему в рожу харкну?!
Однако тот, кто эту сцену написал, уже написал её, и переписывать в угоду утончённым литературным пристрастиям Гурьева вовсе не собирался. У него возникло подозрение, что даже смачный плевок мало что мог бы изменить в образовавшемся раскладе. Ну, решать что-то надо, вздохнул Гурьев. Значит, будем решать.
— Вы ведь его не убили? — тихо проговорила девушка.
Гурьев вздохнул и, наклонив набок голову, посмотрел на девушку. Он, в общем, относился к человеческим слабостям снисходительно. Ему, как никому другому, было отлично известно, какие процессы начинаются в организмах некоторых особей с первичными мужскими половыми признаками при появлении в поле их зрения таких вот девушек — с коэффициентом фертильности сто процентов с большим-пребольшим плюсом. Химия. Но считал, что навыки торможения следует культивировать — а если у кого-то не получается, то включать их принудительно. А если у кого-то не получается включить, даже принудительно, — то таких особей нужно выключить. Профилактически. А то — кто знает, где, когда и как навыки торможения опять не сработают?
— Нет, — резко ответил Гурьев. А если да, подумал он, то что — будем вызвать милицию, составлять протокол и садиться в ДОПР? — Оклемается к вечеру. Живёшь далеко?
— Не очень. На Морской, — после паузы произнесла она, снова посмотрев Гурьеву в глаза.
Гурьев представил себе карту и загрустил. Топать до гостиницы в одних брюках ему страсть как не хотелось. А с этой… ундиной что делать прикажете?!
— Ясно, — он легко и пугающе плавно двинулся, словно потёк, увлекая девушку за собой, — подальше от места, где небольшая кучка тряпья не торопилась подавать признаков жизни. Девушка вздрогнула, оглянулась — но подчинилась. Уже что-то, подумал Гурьев. Оттянув своё нечаянное приобретение метров на двадцать от места происшествия, Гурьев остановился, развернул девушку спиной туда и лицом к себе. — План следующий. Моя одежда — метров двести восточнее по этому бережку. Наденешь мою рубашку, она сойдет за экстравагантный халат, и подождёшь меня у спасателей. А я схожу за таксомотором и отвезу тебя домой. Переоденешься дома и вернёшь мне моё имущество. На всё про всё времени час, не больше, у меня дела. Как тебя зовут?
— Даша. Даша Чердынцева. А Вы кто?
Это очень хорошо, Даша, подумал он совершенно спокойно. Это замечательно. И то, что ты Даша. И то, что Чердынцева. Не Мария не Иванова и не кто-нибудь ещё. Это очень хорошо. Очень. Замечательно. Чудно. Прелестно. Восхитительно. Интересно, я что-нибудь — когда-нибудь — пойму?!
Гурьев назвался, стараясь смотреть куда-нибудь поверх девушки. Лихорадочно пытаясь понять, на кого она так удивительно, невероятно похожа. Похожа до такой степени, что Гурьев готов был поклясться — эти глаза, эту мимику, моторику — он уже где-то видел. Где? Когда? И не мог никак вспомнить, — он, с его феноменальной от рождения, а потом развитой годами специальных упражнений зрительной памятью. Он даже испытал нечто, отдалённо напоминающее раздражение. Просто смешно даже, подумал он. Обхохочешься.
— Давай-ка я на царапину взгляну, — Гурьев присел и быстро, профессионально пробежался пальцами по следу от ножа.