И если бы сейчас, вдруг, впереди показались цветные огни трамвая и мимо, дребезжа и позванивая, пронесся быстрый вагон – Роман даже не удивился бы.
– Э-эх… милые! – причмокивал толстый кучер, и лошади, разбрасывая крупными комьями твердый снег, старались скакать быстрее, белый пар причудливыми плюмажами бился над гривами.
– Э-эх… милые!..
Еще несколько домиков, еще пустырь, и Роман чутьем, ощупью узнал Невский проспект… Мелькнула нелепая мысль, что сейчас впереди возникнут из пустоты гневные кони Аничкова моста и что все – начиная от Ватерлооской битвы и кончая нежностью madame Рекамье – фантазия, сочиненная на досуге его первым секретарем – чудаковатым Гофманом.
– Послушай… Какой год у нас?
Кучер не удивлен, он привык ко всему за свою Долголетнюю службу в дворцовых конюшнях.
– Тысяча восемьсот восемнадцатый пошел, ваша светлость!
– Тысяча восемьсот восемнадцатый?… Спасибо!
Значит, правда, что это другой город.
– Э-эх!.. Милые!..
7
Сегодня в «Северной почте»[18] напечатано:
«23 Генваря княжна Голицына пожалована в фрейлины к их Императорским Величествам».
И пышным празднеством Александр Николаевич отмечает семейное торжество.
Сам государь милостиво обещал приехать потанцевать с Наташей, но князь знал, что это только предлог для первого разговора с французским посланником; и вот князь Голицын терпеливо поджидает Александра в вестибюле.
Уже давно начались танцы, государя все нет и нет…
Голицын начинает тревожиться, вдруг не приедет, вот тогда пойдут разговоры по Толстым да Орловым, и так сплетни что ни день до бешенства раздражают князя, а тут, как назло, этакое несчастье!
И Александр Николаевич, прислушиваясь к музыке, однообразному шарканью ног и звону шпор в парадном зале, качает в такт головой и озабоченно трет виски.
Вдруг в дверях суматоха, напряженно застыли лакеи, и швейцар что есть сил распахнул дверь; Голицын чуть не бегом спустился вниз навстречу Александру.
– Здравствуй, Александр Николаевич… Не ждал, поди?…
– Признаться, ваше величество, сомневался!
– Эх ты, Фома неверный!.. Танцуют?…
– Давно, ваше величество.
– Жаль… Не придется с дочерью твоей потанцевать… А князь Ватерлооский здесь?
– Так точно, государь!..
– Пойдем в твой кабинет; там я с князем потолкую немного…
* * *
– Вы напрасно, Наталья Александровна, говорите со мной по-французски.
– Ваша светлость знает русский язык?
– Мой родной язык…
– Вы – русский?!
– Да, но об этом в другой раз… Вы устали?
– У меня закружилась голова.
– Тогда немного посидим.
– Хорошо.
Наташа с трогательной важностью опирается на руку князя, она знает – зависть заставляет женщин, распушив страусовые веера, снисходительно злословить над неожиданным успехом новоиспеченной фрейлины. И Наташа не может скрыть ликующей гордости, когда в зеркалах высокая, сильная фигура князя любезно наклоняется к ней.
– Теперь поболтаем…
– Князь, расскажите о Париже!.. Я жила там в детстве и помню только долгое путешествие в карете и цветные окна в комнате. Видите, как мало!
– Я думаю, Наталия Александровна, вашему отцу вскоре придется посетить Париж; вот удобный случай и вам проехаться. Знакомые у вас в Париже найдутся, если, конечно, вы до тех пор не забудете меня.
– Вас забуду?… Нет, но я боюсь, что отец…
– Фу, с трудом вас отыскал, ваша светлость!.. Наташа, бабушка домой собирается, с тобой попрощаться просит… Князь, милости прошу в кабинет, знакомиться с государем.
* * *
– Рад видеть у себя первого министра и друга императора французов. Надеюсь, его величество в отменном здравии и руководит, как всегда, мудро и твердо политикой империи.