…Пребываю к тебе неизменно благосклонным
Александр
10 Генваря 1818 г.»
На пакете:
«Его сиятельству
графу Виктору Павловичу Кочубею,
Министру внутренних дел».
5
Несколько раз князь Голицын самолично приезжал полюбопытствовать, хорошо ли протопили пустовавший продолжительное время дворец, все ли готово для встречи сиятельного гостя, ибо государь строго-настрого приказал никакой оплошностью не посрамить российского гостеприимства.
Придворный зодчий Росси был назначен украсить с наибольшей пышностью и без того роскошные покои; и вот после недельной спешной работы он доложил Александру Николаевичу о том, что «государева воля исполнена и что глаз французского посланника ни в живописи, ни в лепном барельефе, а не токмо в мебели, не отыщет невежественного изъяна».
* * *
Князя Ватерлооского встречали у заставы почетным караулом лейб-гвардии Семеновского и Преображенского полков и духовой музыкой.
Здесь же в карету князя были приглашены граф Кочубей и Александр Николаевич Голицын, выразившие свое удовольствие по поводу приезда в Петербург такого выдающегося человека.
Роман рассеянно слушал комплименты, взапуски расточаемые лукавыми царедворцами. Его больше интересовало следить улицы милого Петербурга, такие незнакомые и странные.
Голицыну не терпелось завязать более интимный разговор с князем. Ведь князь прямо из Парижа. Далекого, веселого Парижа! Разве могут удовлетворить сведения, что провозят через границы агенты и торгаши, человека, видевшего вплотную жизнь, единственную в мире жизнь этого умопомрачительного города! Александр Николаевич еще мог тряхнуть стариной, отколоть какую-нибудь штучку. Вольтерьянец и… обер-прокурор синода. Тридцатилетний шалопай и кутила на обер-прокурорском кресле! Правда, это было давно, он немного едал, осунулся, угомонился, но… э-эх!
– Конечно, ваша светлость, после Парижа наша столица деревушкой кажется?
– Да, здесь все меньше и проще, но Санкт-Петербург я люблю.
– Первый раз изволите в Петербурге пребывать?
– Нет, бывал… Очень давно!.. Он сильно изменился с тех пор… Не узнаешь!.. Но я доволен, что пришлось вновь побывать в нем.
Голицын так, чтобы не заметил граф Кочубей, прикладывает к груди левую руку.
«В чем дело? – изумился Роман. – А-а!.. вспомнил!»
«Нет, не масон! Иначе б на знак ответил. Жаль!» – подумал Голицын.
– И мы помаленьку строимся. Авось догоним когда-нибудь ваш Париж. На днях Карл Иванович…
– Кто это?
– Росси, придворный зодчий. Проект представил – застроить площадь, что у Публичной библиотеки, театром и правительственными зданиями. А то у нас, сами видите, – провинция!
– Скажите, князь, где предполагаете поместить меня и моих спутников?
– Дворец графа Чернышева в вашем распоряжении.
– Чернышева? Не помню.
– Неподалеку от Сената… на Мойке, у Синего моста…
– Ах да!..
– Осмелюсь посоветовать, ваша светлость, если понадобится кто из служивых людей, то имеется двор при доме надворного советника Бахтина близ Поцелуева моста, тоже на Мойке, где каждый день ставятся для продажи гуртом и в розницу крепостные люди…
– Такого удобства в Париже не отыщешь!
– Париж, ваша светлость, одно слово – Париж!.. а у нас провинция… Азия!..
6
Занесенные снегом пустыри, двухэтажные пестрые домики, тяжело осевшие в наметенные сугробы, с каким-то особым рвением и нерассуждающим усердием придерживались непреложного правила – тянуть фронт, держать общую линейку фасадов как бы для того, чтобы не к чему было придраться суровому полицеймейстеру.
Это был другой город.
И только сквозной зимний Летний сад и выскочивший сбоку, из-за горбатого мостика, чопорный Михайловский замок были знакомы, были Летним садом и Инженерным замком «того» Петербурга… Петрограда.