Как человек аморальный, от следствия он скрылся и пребывает в розыске. Кубышку успел прихватить с собой. Есть предположение, что далеко Мишель не побежал, а снял где-то дачу и отсиживается на природе. Причем – прошу отметить – Бардин Антон Петрович, то бишь – А. П. Правда, А. П. у меня широкий ассортимент: и Александр Павлович есть, и Алексей Прокопыч, и даже Анна Платоновна. Но возвращаюсь к Бардину. Сейчас некий Кумоняк рассказывает, будто Мишеля пригрозили продать и сорвали сто тысяч отступного. Сто, думаю, преувеличено, а шестьдесят две…
Знаменский молча делает пометки, но Кибрит не выдерживает.
– Шурик, я совершенно запуталась!
– Ну? В трех соснах! – Томин коротко растолковывает: – Погиб Артамонов. Шурин Артамонова…
– Бардин, бывший валютчик, это я усвоила. Но какой Кумоняк?
– Это не важно. Важно, что у Антона Бардина старый знакомый в бегах и кто-то его «раскулачил».
– Саша полагает, что Бардин с Артамоновым заодно, – вставляет Знаменский. – Свободный полет мысли.
– Чем я выгодно отличаюсь от тебя, – парирует Томин.
– Извини, Шурик, хоть ты и старший инспектор – снимаю шляпу, – но иногда рассказываешь вещи, о которых, по-моему, просто нереально знать!
– Почему, Зинуля? Ну, представь, что у короля треф украли корону. Созываем узкое совещание. Здесь те, кто разбирается в жизни короля треф и его дамы. Здесь те, кому ясна конъюнктура в торговле коронами. – Он показывает то на одну, то на другую сторону стола. – Стоит их свести – и готов ответ: корону стащила шестерка пик, загнала ее бубновому тузу, а платил за все червонный валет. Объяснил?
– Лучше некуда! – смеется Кибрит и встает, собираясь уходить. – Пора за микроскоп.
– Паша, не наблюдаю аплодисментов! – Томин тоже поднимается. – Я тебе притащил гору информации…
– Твоя информация касается разового мероприятия, – говорит Знаменский, с сомнением качая головой. – А у Артамонова, по-моему, появилось какое-то занятие. Более-менее регулярное.
– Ладно-ладно, поглядим. Сгоняю в район происшествия: может, кто приметил старенький голубой «Москвич».
– Почему старенький «Москвич», а не новую «Волгу»? – останавливается Кибрит.
– Зинаида, какая «Волга»?
– Серая, двадцатьчетверка.
– Паша, на чем ездил Артамонов?
– Естественно, на «Москвиче». А разбился… Зина?
– По-твоему, я не отличу «Волгу» от «Москвича»?
– Еще и чужая машина! – ахает Томин.
– О чем вы? Документы на его имя. Сама акт подписывала.
– Да что ж ты нам-то не сказала?! Общеизвестно, что у Артамонова допотопный «Москвич», который он собрал по частям своими руками!
– Вы говорили «машина», и я говорила «машина»…
– Ну, сыщики! – веселится Томин. – Ну, пинкертоны! Все-то мы знаем!
– И про Мишеля, и про какого-то Кумоняку, – поддевает Знаменский. – А такой факт, на самой поверхности – эх!.. – Пал Палыч крутит головой. – Побеспокоим семейство, – берется он за телефон. – Не отвечают… – Набирает другой номер: – Будьте добры Антона Петровича Бардина… Прошу прощенья, – кладет трубку. – На похоронах.
* * *
Высокий и тощий, философски настроенный сторож ведет Знаменского по территории кооперативных гаражей.
– Все, бывало, шуткой: сообщите, мол, дедушка, когда сто лет стукнет, «Чайку» вам подарю… – Он отпирает гараж запасным ключом, и Знаменский видит горбатенький «москвичок» четыреста первой модели, но аккуратный и очень ухоженный.
Сторож пробирается в угол, где странно притулился зеркальный шкаф, и подзывает Пал Палыча. В шкафу обнаруживается целый набор носильных вещей: кожаное пальто с меховым воротником и шапка, три костюма, рубашки в нераспечатанных полиэтиленовых пакетах, галстуки и даже перчатки, а внизу несколько пар хорошей обуви.