Они вошли в комнату, женщина предложила им кресла, а сама опустилась на кровать. Комната была маленькая с низким длинным окном, за окном - яблоня и два куста смородины, шиповник, на клумбе стоял глиняный улыбающийся гном в красной шапочке. В комнате - шкаф, комод, на нем салфеточки и транзистор, керамика и резная деревянная тарелочка. Несколько книг, табуретка, фотография в серебряной рамке: уголок сада, забор, домик, пестрый луг. Ретушированные облака. Прозрачный полдень ранней осени; от фотографии исходило умиротворение, которое обычно сопровождает прошлое.
- Мне кажется, я знаю, что его взволновало, - выдавила Анна Голианова, голос ее стал хриплым. - Брат получил открытку от бывшей жены. Они разошлись… Она писала, что тоскует, хочет вернуться. Может быть, брат все еще любил ее, он никогда ни с кем об этом не говорил, и со мной тоже, но я убеждена, что он думал о ней часто - скрывал это, делал вид… Вчера приехал с работы, и я тут же сказала про открытку, сначала он притворялся, что это его не интересует, прочтет, мол, потом, но я ему выпалила, о чем Вера пишет, и он ушел, сказав, что на почту… В полночь его еще дома не было, до половины десятого его здесь ждал пан директор Сага… Брат вернулся около часа, я не спала…
Женщина умолкла. Плотно сжатые бледные губы, около носа и рта четко проступают морщины - горькие и преждевременные.
- Вы не любите ее, не так ли? - спросил Шимчик.
- Это не имеет значения.
- За то, что она осталась, - Лазинский сделал паузу, - осталась там?
Голианова молчала, потом шепнула:
- Наоборот. Это меня радовало.
- Она иногда писала? С тех пор, как ваш брат вернулся?
- Да, сначала. Когда Дежо сообщил ей, что хочет подать на развод, она настаивала, чтоб он не делал этого, просила, долго не хотела согласиться… И позже иногда писала, но только поздравительные открытки к рождеству, изредка из поездок, но последние четыре года писать совсем перестала.
Она заметила, что Лазинский кивнул.
- Вы эту открытку читали? Она была у пана инженера с собой, - объяснил Шимчик.
- Дежо держался так, будто ничего не произошло, - прошептала Анна. - В моем присутствии - я ведь боялась… Еще утром он утверждал, что Вера не приедет, раздумает… Мне казалось, он верит своим словам, теперь я вижу, нет, не верил. Мучился, потому и выпил. С Бачовой, конечно. Вероятно, его чувство к ней было более серьезным, чем я предполагала… хотя он давал мне это понять, когда говорил о ней.
- Он часто вспоминал о бывшей жене?
Женщина достала платок.
- Нет, совсем не вспоминал. Он был человеком не скрытным, но не терпел, чтобы вмешивались в его интимную жизнь - интимным он считал все, что касается женщин. Особенно с тех пор, как развелся. Словно, -она колебалась или не смогла сразу найти слово и умолкла, - словно извинялся перед Верой, что разошелся с ней и бросил ее в Германии.
- Ваш брат настаивал, чтобы она вернулась?
Анна вытерла глаза и ответила:
- Нет. Может быть, он хотел этого, наверняка хотел. Но в то время они уже вместе не жили.
- Следовательно, вы полагаете, - обобщил Шимчик, - что единственной причиной его волнения была открытка?
- Думаю, что да.
- Как он держался, когда прочел ее?
- Я не видела, я ушла. Сказала, что открытка лежит на столе, но Дежо только заглянул в свою комнату, даже в руки ее не взял и ушел.
- И больше не возвращался?
- Нет, только ночью.
- Но ее содержание было инженеру Голиану известно?
Анна кивнула в знак согласия.
- Куда он направился? На почту?
- Да, хотел отправить телеграмму.
- Не говорил, какого содержания и кому?
- Нет. - В голосе ее была беспомощность. - Но вы ведь можете выяснить…
- Да, - согласился Шимчик, а Лазинский поднялся. Его невозмутимое лицо сейчас казалось печальным, как лицо участливого доброго соседа, готового понять и помочь.