– Сколько дней я здесь?
За ней ухаживали, ее в каком-то смысле любили, а меня посадил сюда сумасшедший, считающий себя роботом.
Вода! На столе бутылка с водой. Быстро снял крышку, вода… Выпил за один раз, как же вкусно.
– Спасибо.
Вода придала сил. Осмотрелся. Потолок совсем низкий, мне приходится немного нагибаться, чтобы не касаться его головой.
Очевидно, я уснул и проспал черт знает сколько. До того, как уснуть, был в другой комнате, но сейчас дверь снова заперта. Подошел, попытался открыть, нет. Кто-то принес сюда воду. Где коробка? Где эта штука с ключом внутри? Не нашел. Ее забрали, но зачем, мне ведь и так ее не открыть.
Кто говорил со мной вчера? Неужели это и правда был какой-то искусственный интеллект? Не похоже. Общался он, словно банковский клерк, превратившийся в полного недоумка после свалившегося на его голову наследства. Он назвал меня ничтожеством? Смешно.
– Сам ты ничтожество.
Кто ты вообще такой? Какой-то маньяк посадил меня сюда и затеял нелепую игру. Но как он написал столько текстов? Нужно быть сумасшедшим, чтобы сделать такое. Да и возможно ли это? Сколько времени уйдет на то, чтобы переписать восемь миллионов знаков? Нет, это все-таки не человек.
Значит, он не выпустит меня, пока я не напишу какую-то ерунду. Творец? Он хочет, чтобы я стал творцом? Или как он там выразился? Создателем?
– Что за бред.
Выругался. Сколько осталось знаков? 900 тысяч? Шансов выжить, похоже, совсем немного.
– Значит, ты хочешь, чтобы я стал другим, да?
Громко, с переходом на крик.
Какой бред. Полный бред. Как меня это достало.
В левую руку взял пустую консервную банку, в правую канцелярский нож.
– Хочешь, чтобы стал другим? Пожалуйста, я могу это устроить.
18
Каким меня запомнят? Кто я такой? Сам себе не могу дать определение, что уж говорить о других. Запомнит ли меня наша кадровичка Алла Евгеньевна, кабинет которой расположен сразу при входе в редакцию, а дверь всегда открыта? Запомнит ли корректор Нина Эдуардовна? Запомнит ли бильд-редактор Петя, бегающий курить каждые 15 минут? Что они скажут обо мне? Что говорят теперь, когда меня нет?
Где этот? Куда этот пропал? А какой такой этот? Ни с кем особо не общался, ничем не запомнился, даже на корпоративах вел себя прилично. У кого-то есть характер, образ, случаи, громкие интервью и репортажи, а что у меня? Только усы. Сейчас, наверное, так и спрашивают в редакции: где этот усатый, куда пропал этот усатый?
Не таким я хочу запомниться. Смотрю в свое отражение в крышке консервной банки. Странное изображение, но усы видно очень четко. Вот он я. Сколько не брился? Сколько ношу эти дурацкие усы? Даже не знаю, очень давно, лет семь где-то. Аккуратно выстригаю.
Не нужны мне эти усы. Будет новый Матвей Колесников, непонятно какой, но не такой, как раньше.
– И это я не для тебя, для себя.
Сказал в пустоту. Надеюсь, этот маньяк прослушивает пустоту.
– Пошел ты.
Канцелярский нож оказался достаточно тупым. Больно, но нельзя останавливаться.
– Пошел ты.
Вместе с усами срезал часть кожи. Кровь потекла в рот, почувствовал ее железный вкус.
– Пошел ты.
Не закричал даже, зарычал. В ярости стал бить кулаком по печатной машинке.
– Пошел ты, пошел ты, пошел ты.
Сел на пол, обхватил голову руками, стал раскачиваться.
Чем я занимался в своей жизни? В садике не любил манку, радовался, когда давали запеканку с разбавленной сгущенкой. В школе был нелюдим, надо мной даже не издевались, потому что я ничем не выделялся – ни прыщами, ни маленьким ростом, ни толщиной, ни умом. Просто ходил в школу, делал уроки. Считал, что хорошо пишу, придумывал в голове рассказы, но как-то не решался записать. Кроме меня только в Петербурге найдется тысяч пять таких выдумщиков, и все они лучше. Да кто я такой, чтобы быть писателем?
Так я тогда думал. Это сейчас я понимаю, что любой сантехник гораздо лучше писателя. Сантехник останавливает поток из канализации, а писатель этот поток создает. Я видел несколько писателей в своей жизни, и все они были мерзкие, высокомерные, хотя написали какую-то чушь, которую прочитали сто человек, и то из вежливости.
– Ты хочешь, чтобы я был похож на этих придурков-писателей?
Но ведь меня всегда тянуло туда, просто я не решался сделать хотя бы шаг. Механически делал свою работу, писал бессмысленные статьи, что-то отключив в себе.
– Значит, ты хочешь, чтобы я включился?
Он даже не понимает, о чем я. В чем смысл? Ладно, я могу попробовать, другого выхода нет: либо писать, либо ждать, пока потолок сделает меня начинкой бетонного сэндвича.
Хруст. Потолок снова опустился. Как вовремя!
Начну писать. Что? Не знаю? «Сначала был день, потом была ночь». Пусть это будет первой фразой. Чем абсурднее, тем лучше.
– Сломалась.
Похоже, я сломал печатную машинку, когда бил по ней кулаком.
– Хорошо, значит, я просто лягу и умру.