Но я хочу заключить с тобой небольшую сделку.
Стокс поднял взгляд на Босха.
– По поводу того легкого пинка в ребра. Ты забываешь о нем и переносишь его, как мужчина, а я забываю, что ты брызнул мне в глаза этой гадостью.
– Командир, у меня до сих пор болят ребра.
– А у меня до сих пор жжет глаза. Это химическое моющее средство. Прокурор состряпает из этого нападение на полицейского быстрее, чем ты успеешь произнести «от пяти до десяти лет в Коркоране». Помнишь, как сидел там?
Босх помолчал несколько секунд, чтобы до Стокса дошло.
– Значит, договорились?
Стокс кивнул, однако сказал:
– А что от этого изменится? Они заявят, что я стрелял в нее. Мне…
– Но я знаю, что не стрелял.
Босх заметил, что в глазах Стокса появился проблеск надежды.
– И скажу им в точности то, что видел.
– Хорошо, – прошелестел Стокс.
– И давай начнем сначала. Почему ты убегал?
– Потому что это то, что я делаю, командир. Убегаю. Я преступник, ты полицейский. Вот я и убегаю.
Босх вспомнил, что во всей этой неразберихе и спешке никто не обыскал Стокса. Приказал ему встать. Тому пришлось наклониться над столом из-за продетых в кольцо наручников. Босх зашел ему со спины и стал проверять карманы.
– Шприцы есть?
– Нет, командир, никаких шприцов.
Проводя обыск, Босх держал губами сигарету. От дыма щипало и без того воспаленные глаза. Он извлек из карманов бумажник, связку ключей, пачку денег из двадцати семи купюр по одному доллару. Чаевые Стокса за день. Больше ничего там не оказалось. Если у него были наркотики на продажу или для собственного употребления, то он их выбросил во время попытки побега.
– Туда привезут собак, – промолвил Босх. – Если ты выбросил наркотик, собаки его найдут, и тут уж я ничего не смогу поделать.
– Я не выбрасывал. Если что-нибудь найдут, значит подкинули.
– Ну да, конечно.
Босх сел снова.
– Что я сказал тебе с самого начала? «Хочу только поговорить». Что было правдой. Всего этого, – Босх широко развел руками, – можно было избежать, если бы только ты меня послушал.
– Полицейские никогда не хотят поговорить. Им всегда нужно что-то еще.
Босх кивнул. Его не удивляли такого рода точные знания бывших заключенных.
– Расскажи мне об Артуре Делакруа.
Стокс вытаращился в замешательстве:
– О ком?
– Об Артуре Делакруа. Твоем товарище по скейтбордингу. Во времена жизни на «Миле чудес». Вспомнил?
– Господи, командир, это было…
– Давно. Знаю. Потому и спрашиваю.
– А что рассказывать? Он черт знает когда исчез, командир.
– О нем. О том времени, когда исчез.
Стокс взглянул на руки в наручниках и медленно покачал головой:
– Прошло много лет. Не помню.
– Постарайся. Почему он исчез?
– Не знаю. Просто не мог больше выносить той лажи и сбежал из дома.
– Говорил он тебе, почему сбегает?
– Нет, командир, слинял втихую. Однажды исчез, и все. И я больше его не видел.
– Какой лажи?
– Это ты о чем?
– Ты сказал, что он больше не мог выносить той лажи и сбежал из дома. О чем ты говорил?
– Да обо всей лаже в его жизни.
– У него дома были скандалы?
Стокс засмеялся и передразнил Босха:
– «У него дома были скандалы»? А у кого не было, командир?
– Его дома били? Я вот о чем спрашиваю.
Снова смех.
– А кого не били? Мой папаша предпочитал запустить в меня чем-нибудь, чем разговаривать со мной. Когда мне было двенадцать лет, он саданул меня полной банкой пива с другого конца комнаты. Только за то, что я съел то, что он сам хотел. Из-за этого случая меня от него и забрали.
– Очень жаль, но у нас разговор об Артуре. Жаловался он тебе когда-нибудь, что отец его бьет?
– Командир, и говорить было незачем. Я видел синяки. Он вечно ходил с подбитым глазом, вот это я помню.
– Синяки у него были от катания на скейтборде. Он много падал.