Поскольку Йоахиму нравились песни о достоинствах и невзгодах любви, он пел их на всех мыслимых языках, известных ему и неизвестных, то вскоре он принялся бренчать мелодию «Plaisir d'Amour», потом вдруг запечалился, стал подтягивать струны, а между тем на коленях у Бендики проснулось дитя и громко потребовало внимания к себе. Казимир взял малыша у сестры и стал подбрасывать
вверх, а Бендика мягко протестовала:
Кази, он ведь только что поел, он срыгнет!
Я твой дядя. Я дядя Казимир, а в карманах у меня полным-полно мятных лепешек и папских индульгенций. Ну-ка посмотри на меня, у-у-ух! Ты ведь не посмеешь плюнуть дядюшке в лицо? Конечно, не посмеешь! Конечно, лучше, чтобы тебя стошнило прямо тете на платье, вот и иди к ней! Он сунул ребенка Брюне, и тот, не мигая, уставился на тетку, потом радостно замахал ручонками, и его пухленький шелковистый животик показался между рубашонкой и пеленкой, в которую были завернуты ножки. Брюна внимательно и молча смотрела на него. «Кто ты?» спросил ее ребенок взглядом. «А кто ты?» беззвучно спросила в ответ девушка, словно зачарованная. Стефан наблюдал за ними, негромко и весело звенели аккорды в ля мажоре, улетая из освещенной комнаты в темную сухую осеннюю ночь. Наконец длинноногая молодая мать унесла ребенка, чтобы уложить его спать. Казимир выключил свет, и в комнату вошла осенняя ночь. Теперь голоса молодых людей смешивались с хором сверчков и лягушек, доносившимся с полей и с берега реки.
Ты очень разумно поступил, что заболел, Стефан, сказал Казимир, снова падая поперек постели; его длинные пальцы странно белели в сумерках.
Продолжай в том же духе, и мы сможем прожить здесь всю зиму.
Лучше весь год. Долгие, долгие годы. У тебя твоя скрипочка-то настроена?
Еще бы! Я тут Шуберта разучивал. Па-па-пум-па!
Когда концерт?
Да в октябре где-то. Времени еще полно. Пум, пум плыви, плыви, рыбка-форель. Ах! Длинные белые пальцы словно играли на виолончели.
А почему ты вообще виолончель выбрал, Казимир? спросил, перекрывая вопли лягушек и сверчков, голос Йоахима, донесшийся откуда-то с подоконника и словно прилетевший из болотистых низин и распаханных полей.
Потому, что он постеснялся возразить, прошелестел легким ветерком голос Брюны.
Потому, что он враг всего легковыполнимого, послышался суховатый мрачный голос Стефана. Остальные молчали.
Нет, просто я оказался чрезвычайно многообещающим учеником, заявил Казимир, и мне пришлось решать, хочу я сыграть концерт Дворжака перед восхищенной публикой и получить главную премию на конкурсе исполнителей или не хочу. Мне нравится вести второй голос. Пум-па-пум. А вот когда я умру, то прошу положить мое тело в футляр для виолончели и в состоянии глубокой заморозки отправить срочной почтой Пабло Касальсу, а на футляр прилепить табличку: «Тело величайшего виолончелиста Центральной Европы».
В темноте вздохнул горячий ветер. Казимир умолк, кажется, иссякнув. Брюна и Стефан готовы были переключиться на другую тему, однако Йоахим не унимался. Вдруг он заговорил о каком-то человеке, который помогал людям перебираться через границу; сейчас в юго-западном крае о нем шло немало разговоров. По слухам это был молодой парень, которому удалось сбежать из тюрьмы и добраться до Англии. Потом он вернулся, наладил здесь переправу через границу и за последние десять месяцев вывел более сотни человек. Лишь недавно тайной полиции удалось нащупать его след, и теперь она устроила на него настоящую охоту.
Что это? Донкихотство? Предательство? Героизм? вопрошал Йоахим.
Да он же у нас на чердаке прячется, сказал Казимир, а Стефан прибавил:
И мечтает о горячих гренках. Им не хотелось говорить на эту тему; не хотелось никого судить; они воспринимали предательство и верность лишь в непосредственном проявлении, считая, что невозможно их оценить и взвесить отдельно от сиюминутного поступка, точно кусок мяса. Один только Брет, которому повезло родиться не в этой тюрьме, продолжал возбужденно настаивать на продолжении разговора. В Превне кишат агенты тайной полиции, вещал он, и даже если выйдешь купить вечернюю газету, у тебя все равно документы обязательно проверят.
Может, проще сделать татуировку, как у тебя? предложил Казимир. Подвинь-ка свои конечности, Стефан.
Лучше сам подвинь свою жирную задницу.
Мой-то номер никуда не годится, это еще немецкий. Еще парочка таких войн, и у меня просто чистого места на руках не останется.
А ты смени кожу как змея.
Нет, не выйдет. Они ее тогда насквозь прожгли, до кости.
А ты и кости ликвидируй, сказал Стефан, стань медузой. Или амебой. Зато когда прижмут, можно размножиться простым делением. И два маленьких бесхребетных Стефана возникнут там, где по расчетам врага должен быть всего один за номером 64100282А. А потом появится четыре, восемь, шестнадцать, тридцать два, шестьдесят четыре, сто двадцать восемь Стефанов! Я бы тогда мог полностью покрыть собой
всю поверхность земного шара, если мои естественные враги мне не помешают.