Яшка ступил на крыльцо и остановился на мгновение.
Не передумал? спросил он снова. Но Грегори только досадливо дёрнул плечом и кивнул на дверь отворяй, мол.
Дверь приветствовала их таким же жутким скрежетом петель, как и остальных а с чего её делать исключения? Двери всё равно, кто пришёл хоть дворянин, хоть холоп, хоть разночинец, хоть мещанин. Как умеет, так и здоровается.
Пройти в дверь получилось не враз навстречу вдруг вылетел, с трудом удерживая равновесие и торопливо переставляя ноги, обыватель в потрёпанном сюртуке, когда-то ярко-синем, а сейчас какой-то грязно-голубоватом, совершенно выцветшем и вытертом. На голове обывателя с трудом удерживалась шляпа широкополая, немецкая.
А ну пожалуйте вон! неслось ему вслед.
Яшка, должно быть, привычный к такому, успел посторониться, а вот Грегори чуть оплошал. Бегущий обыватель зацепил кадета, не удержался на ногах и вылетел на крыльцо уже словно стрела из лука. Врезался в дремлющего мещанина, опрокинул его, и оба с грохотом повалились на утоптанную дорожку, нырнув головами в сугроб. Мещанин от такого обращение проснулся, резко пришёл в себя и грозно завопил что-то неразборчивое, пытаясь выбраться из сугроба. На беду, они перепутались ногами с изгнанным из трактира и сейчас барахтались в сугробе, вопя на разные голоса.
Да что ты ко мне прицепился?!
Я Ванька Сомов! грозным басом.
Пусти!..
Хрен тебе на блюде! Я кому говорю: я Ванька Сомов! Сейчас вот
встану, и я тебя я тебе глаз на жопу натяну!
Грегори против воли рассмеялся было в этом что-то жалкое, горькое и одновременно смешное. Но почти тут же его дёрнул за плечо Яшка, втягивая внутрь кабака.
Кадет посторонился как бы в дверях кто на него вновь не налетел. Встретился взглядом с дюжим, косая сажень в плечах, половым в крашеной мареной рубахе, подпоясанной широким кушаком, смазных сапогах, широких тёмно-синих плисовых штанах. Рубаха когда-то была яркой, а сейчас засаленные рукава и ворот, расстёгнутый сверху, в котором едва заметная чёрная курчавая поросль на груди. Должно быть, он обывателя прочь и выкинул, тут же подумал Грегори. Такой швырнет, пожалуй, лететь будешь до самых Пяти углов.
Половой равнодушно покосился на мальчишек, так, словно сюда каждый день приходит уличный оборванец в компании с кадетом и отошёл к длинный низкой стойке, за которой суетился плотно сложенный невысокий мужик со свисающим над поясом ощутимым брюшком. Одет он был точно так же, как и половой, только одежда его была новой, с иголочки, а поверх рубахи была наброшена нараспашку тёмно-серая поддёвка да на голове чуть набекрень уместился плотный зимний картуз синего сукна английской выделки. Хозяин, должно быть, мгновенно понял Грегори.
В кабаке было жарко и душно. От кирпичной, покрытой свинцовыми белилами, печи в углу пыхало жаром, с кухни несло пригорелым маслом, удушливо воняло дымным свечным чадом, с пола разило разлитым пивом.
В кабаке было шумно полсотни человек разом, казалось так и спешили рассказать о своих бедах всем и каждому, старались перекричать один другого, стучали кулаками по столу, клялись и матерились, божились и богохульничали. Кто-то что-то неразборчиво пел осипшим голосом, кто-то рыдал в голос и рвал на груди рубаху. Где-то в углу стучали игральные кости, в другом азартно шлёпали по столу засаленные карты. Противно скрипуче играли скрипка и гудом, кто-то бренчал варганом, но звуки этой нестройной музыки тонули в людских голосах.
Кадет сглотнул.
Интересно, сколько раз в жизни ему придётся побывать в таком вот притоне?
Надеюсь, что больше ни разу, сказал себе Грегори, оглядываясь по сторонам. В первый момент ему показалось, что на него враз посмотрели все, кто был в кабаке, но он тут же понял, что это не так. Посмотрели и тут же отвернулись, у каждого свои дела. Кто-то топит в пиве горе, кто-то с радости хлещет хлебное вино, кто-то выпил и налегает на кашу в глиняной латке, проворно мечет её некрашеной липовой ложкой.
Яшка смело направился к стойке, остановился около неё и глянул на хозяина. Тот, заметив мальчишек, сначала несколько мгновений разглядывал их, потом, наконец, сказал:
Ну? Чего надо?
Дело у меня сказал Яшка чуть нерешительно.
Ну дело, так делай, буркнул хозяин, теряя к мальчишкам интерес. Дело значит, ему прибыли не будет.
Мне Крапива нужен.
Дождись лета тогда и собирай, хохотнул хозяин, довольный своим остроумием. Хоть на каждом углу. А в моём кабаке крапива не растёт.
Ты немя за сон не дови, процедил вдруг с неприязнью Яшка, и кадет вытаращил глаза. Вроде бы и по-русски говорит атаман, а непонятно почти ни слова. Крипивыдается тут лецкой! К рипатхару деви, я знаю, что он у тебя в бикатенах всегда вабыет!
В глазах хозяина появилось что-то странное, словно он услышал знакомую речь там, где совсем не ждал. Видимо, Яшка говорил на каком-то нарочно выдуманном языке, Грегори доводилось слышать о таком от дядьки Остафия тот рассказывал, что казаки до сих пор частенько говорят на отвернице, чтоб не понял, кто не надо.
Лады, сказал, наконец, хозяин и кивнул себе через плечо. Вон, дверь, видишь? Ступай туда. Там патриарх.