Вы теперь почти что посол, говорил Апполинарий Петрович, как капитан на корабле в далёком от Отчизны море. Стало быть, вам нужен дневник-с, Александр Сергеевич, судовой журнал.
Надо отметить, что получив высочайшее разрешение на отпуск, Бутенёв немедленно исключил обращение к Пушкину «Саша» на более официальное.
Александр смирился. Чем дальше, тем больше его самого привлекала сложившаяся ситуация.
"Друг мой, Таша, писал он очередное объяснительное письмо супруге, пути Судьбы неисповедимы. Вот я стал почитай что полномочным представителем государства Российского. И где! В самой Оттоманской Порте, нашем вечном сопернике, с которым мои предки воевали, да и я, не будь на то высочайшей воли, не сдердался бы. Знаюсь не только с императором, но теперь и с султаном турецким. Его османское величество дал мне аудиенцию, в которой был весьма ласков, милостив и обещал пригласить с свой охотничий замок в Эдирне, к зубовному скрежету наших недругов, наговаривающих на нас какие-то небылицы. По совету Апполинария Петровича я шляпу держал в руке, что очень нравится султану. Владыка Востока старался расположить к себе, распрашивал о моей жизни, о семье. Узнав, что я женат, султан деланно удивился
твоему отсутствию. Заявил, что не годится мужчине долго быть одному и в шутку предложил подарить мне гарем. Представил себе какой фурор подобное известие произвело бы такое известие, окажись оно правдой!
Послы иностранные мне ровня или ниже. Скажи такое год назад кто-нибудь, когда я колесил по заросшим следам Емельки, то плюнул бы тому в рожу, ей-богу. Кем я был тогда? Титулярный советник, если забыть пошлость придворного звания, чиновник особых поручений, чья особенность, могу признать как на духу, не сильно радовала сердце. Но ныне я совершенно иное, фигура шахматной доски международной дипломатии! Как удивительна порою жизнь. Из небогатого барина, с тоской воображавшего благополучия былых времен в хозяина дворца, равному которому у прочих посланников держав нет. В моем распоряжении две дюжины лакеев, камердинер, секретари, повара, конюхи, гуртом полсотни человек, ибо не успел я занять место, как штаты разрослись. У меня шестнадцать казаков охраны, что целыми днями скучают без дела, но не унывают и поют песни, которым их научил небезызвестный граф Литта. Что он ныне не Афанасиевич, а совсем даже Юльевич, не шибко изменило характер. Мужицкой хитрости в графе не поубавилось, если не наоборот. И вот представь, этот хитрец научил наших бородачей нескольким песням, от которых те пришли в восторг и ревут их почти непрестанно. Пришлось даже вспомнить, что я генерал и прикрикнуть. Есть в том и польза. Теперь, если ночью слышится песнопение, можно быть уверенным, что бестии вновь раздобыли сербской или болгарской водки.
Царьград прекрасен. Город столь древний, сколь величественный. Живём мы в европейском квартале, и, можно подумать, не на Востоке вовсе. Послы отдают мне визиты, представь себе, что здесь принято совершать их с супругами, у кого есть с дочерьми. Такое отступление от правил легко объяснимо малым размером цивилизованного общества и нежеланием женского пола со скукой мириться. Думаю, тебе бы здесь немалое пришлось по нраву. Поделился сим соображением в графом, отчего его сиятельство Степан изволил громко смеяться, вообразив тебя торгующейся на местном базаре. Я нарочно сохранял самый серьёзный и задумчивый вид, от чего граф заподозрил неладное, веселье прекратил, и, как мне показалось, испугался. Выбор здесь лучше чем в Петербурге, купить можно многое. Иногда я развлекаюсь подбирая подарки, про которые сказать не могу, но верю, что придутся ко двору.
Строки так и лезут в голову сами, чему рад более прочего. Были минуты, ещё в России, когда терзала меня мысль, не потерял ли я свой дар, не изменил ли он мне в уплату за удачу в делах мирских? Но нет, пустые страхи. Пишу «Египетские ночи» и дело идёт весьма гладко. Почему египетские, но не турецкие? Степан подсказал, якобы так выйдет лучше. Граф Афанасиевич, как ты чудесно окрестила его в прошлом письме, сам обладает даром слова, отчего я послушал совета. Словом процветаю, и только твоё отсутствие не позволяет считать эту жизнь совершенно полной"
Международная обстановка, между тем, накалялась. Происшествие с подрывом шхуны прямо у гавани Золотого Рога не могло остаться без последствий.
Султан пришёл в ярость и турки провели следствие. Очень быстро они определили, что суть дела в конфликте русских и англичан, чем поставили визиря и капудан-пашу в сложное положение. Ни тот ни другой не желали доводить подобные выводы до ушей падишаха.
Чувство патриотизма говорило им, что для Порты это лишнее, ведь судить значит занять одну из сторон, то есть задеть другую. Наказать разом и тех и других представлялось чересчур рискованным делом, потому было решено обвинить во всём греческих контрабандистов.
Чувство жадности отказывалось признавать это бесплатно, отчего и с английского виконта и с русского графа (определённого османами как фигуру поважнее посла в силу имеющихся у того средств) они получили довольное количество соображений непричастности того и другого в золотом эквиваленте.