Единственной вещью, которая осталась при Ильгаре, был плетеный браслет.
Ладони пекло они до сих пор помнили, как в них вложили рукоять сломанного меча.
Карцер отличался от каменного мешка, в котором дожидался перового суда Ильгар, лишь тем, что здесь имелся набитый прелой соломой тюфяк, а не дырявое одеяло, смердящее мочой и потом. Да воду раз в сутки приносили не в старом бурдюке, из которого разило тиной, а в глиняном кувшине. Живительная влага отдавала железом, но была чистой и вкусной. Сухари, приправленная топленым жиром похлебка из чечевицы еда всегда была холодной и дряной на вкус, но помогала поддерживать силы.
«Всяко лучше сырой крысятины», усмехался про себя Ильгар.
Браслет казался насмешкой. Памятью о том, чего лишился жнец. Но река судьбы прихотлива. Ни одни воды даже коварного Ирхана не способны удивлять так, как она, не способны путать, а главное давать надежду.
Разжалованный десятник не спал. Он сидел на тюфяке, размачивал в воде сухарь и глядел в окно. Слушал, как на улице где-то вдали играет музыка. Казалось, там выступает целый оркестр. Впрочем, ничего удивительного. Даже в настороженной Сайнарии случались залихватские гуляния.
Но вот один звук отделился от сонма. Поплыл, затмевая и заглушая все другие инструменты. Стал самым ярким, самым чистым, самым честным. Он приблизился, заполз через решетку и заполнил карцер.
Ильгар встал. Подошел к окну и, повиснув на прутьях, подтянулся.
С этой стороны было темно. Ни огонечка вокруг только стены внутреннего двора, в котором, как помнил бывший
десятник, находились столбы для порки провинившихся.
Музыка была там.
Она без света сияла в ночи.
«Скрипка»
Редкий нынче инструмент. Менестрели и просто бродячие музыканты, переигрывающие чужие и известные песни, пользовались флейтами, барабанами, дудочками и лютнями. Эта же мелодия, казалось, рождалась из самой природы. Из воздуха. Из земли. Из огня и воды. Казалась частью самой Ваярии, как ветер или снег.
Заключенный почувствовал, как трепещет сердце. Во рту сделалось сухо, глаза защипало
Прекрати, попросил неведомо кого Ильгар. Непонятно почему, почувствовал злость, быстро переродившуюся в ярость: Прекрати сейчас же!
Его крик утонул в густой ночи, а музыка и вправду смолкла. Сразу стало темнее и на душе заскребли кошки
Не сдавайся, в камеру долетел шепоток. Красивый женский голос с хрипотцой. Жди и верь. Будет больно. Меняйся. Хоть станет еще больнее. И, да она уже рядом.
В коридоре послышались шаги. На стенах заплясали тени.
«Стражники», холодно подумал Ильгар, приготовившись получить заслуженную взбучку.
Но перед решеткой замерла она.
Ильгар узнал. Не мог не узнать. Даже под бесформенным мужским плащом. Сделал три шага к чугунной решетке, отделяющей его от любимой.
Я потерял перчатку. Извини. Слова царапали глотку.
Но ты не потерял себя. Теплая ладонь коснулась его груди. Огонь в небольшом медном фонаре казался золотым, а знакомо-забытый запах любимой служил доказательством, что это не сон. Я слышу, как бьется твое сердце. Сейчас мне большего не нужно.
Она резко развернулась, собираясь уйти, но десятник сорвал с запястья браслет и, ухватив девушку за рукав, развернул к себе.
Надень. Или Просто сохрани. Он сбережет твою красоту так говорили эйтары.
Я подожду, в глазах Рики блеснул огонек. Надену, когда придет время. Ждать недолго.
Девушка улыбнулась.
Вскоре в коридоре вновь стало темно и тихо. Молодой человек, совершенно разбитый и вымотавшийся, дремал, повиснув на прутьях. А за окном переливалась изумрудными трелями скрипка.
На втором суде Аларий не появился. Видно, удовлетворился тем, что молодой жнец остался без десятка и выброшенным из армии. Зато народу теперь собралось побольше. Городские чины, трое писарей, преатор Карвус, горожане, заслужившие честь и доверие решать судьбы подсудимых, и рядок пышно разряженных и веселых нобилей. Когда Ильгара ввели в зал, они смолкли, внимательно разглядывая его. Разжалованный десятник продолжал держать голову высоко, не прятался от взглядов, а в руке сжимал обломок меча. Почему-то парню казалось, что он не должен стесняться своей судьбы. Если даже Рика от него не отвернулся, чего самому терзаться? Он знал, что поступил правильно во время первой встречи с Элланде и никого не предал в плену.
Знать приготовилась к интересному зрелищу, горожане выглядели посуровее и собраннее. Карвус, со скуки, перекладывал перед собой листы, а писари уже вовсю скрипели по пергаменту перьями.
Итак, народный преатор положил ладони на стол. Мы собрались, чтобы решить
Дверь заскрипела. В зал вошел размашистой походкой Ракавир. В доспехах, белом плаще. Его темные волосы были зачесаны назад, лицо казалось жестким и властным. Этот человек выглядел могущественным. Это чувствовалось в каждом его движении.
Воспользуюсь правом участвовать в суде, громко проговорил он. Случай вопиющей глупости, господа. Фарс.
Он без обиняков уселся рядом с преатором. Тот скорчил капризно-обиженную гримасу, будто кто-то покусился на его положение, но промолчал. Со ставленником Совета особо не поспоришь.