А в столице вы не бывали?
Я уже понимала, что она там не была, но мне подумалось, что, отвечая на мой вопрос, она хотя бы произнесет название столицы. Хоть это-то мне надо было знать! Так оно и оказалось.
В Терренвиле? Да что вы, мадемуазель! Даже староста Шато-Тюренн и то никогда там не бывал. И никто из нашей деревни не бывал. Но я слыхала, что это самый красивый город Терезии.
Так я узнала не только название столицы, но и название страны, в которой оказалась. Терезия! Но это название мне ничего не говорило.
Да и что же, мадемуазель, вы меня всё на «вы» называете? спохватилась Рут. Мне даже и неловко. А в деревне кто услышит, вот дивья-то будет. Вы уж, хозяйка, по-простому ко мне, как ваша матушка.
Я не отказалась бы продолжить разговор, но ни Рут, ни Киприан еще не завтракали, и я, поблагодарив ее, вернулась в комнату Констанции.
В ее шкатулке были и другие бумаги, но большая часть из них представляли собой уже погашенные долговые расписки да записи матушки о произведенных расходах. Если прежде здесь и были более важные документы, то она забрала их с собой.
В самом низу лежали несколько пожелтевших от времени писем. Одно из них было написано на незнакомом мне языке, и я не смогла разобрать в нём ни слова. А в других почерк был настолько неразборчив, что мне приходилось продираться через каждую строчку. Но право же, кажется, это того не стоило. То немногое, что я смогла разобрать, было длинными и нудным объяснениями в любви. Некоторые метафоры в этих посланиях оказались недурны, но в целом они были мало способны вызвать ответное чувство разве что скуку.
И лишь одно из писем было написано превосходным каллиграфическим почерком. Но оно было совсем коротким.
«Любезная Констанция, Вы злоупотребляете моим терпением. Вы не хуже меня знаете, почему именно я не могу исполнить то обещание, что я Вам дал. Впрочем, я вполне понимаю, что Вы имеете право на обиду, и если Вам недостаточно извинений в письме, то я готов принести их Вам лично.
Прошу Вас, перестаньте меня избегать. Нам слишком многое нужно обсудить. Буду ждать Вас у памятника Ричарду Десятому, что на Лерейской набережной, в субботу в два часа пополудни.
Искренне Ваш А.Р.»
Это точно не было письмо от мужа. Возможно, у моей матери был возлюбленный, и именно он был моим отцом. И когда барон Бриан об этом узнал, он просто выгнал обманувшую его жену вместе с ребенком? Тогда становилось понятным, почему Констанции никто не захотел
помочь
Она надеялась, что ее возлюбленный женится на ней, а он не сделал этого. Возможно, он был женат.
Но всё это были не более, чем мои догадки. Вряд ли Констанция делилась этим с Рут или с кем-то еще. И искать ответы на свои вопросы мне нужно было точно не в Шато-Тюренн или в Гран-Лавье. Чтобы хоть что-то узнать о своих родителях, мне следовало отправиться в Анси, а то и в Терренвиль. Но на это нужны были деньги.
Хорошо, что она плохо разбиралась в вопросах обучения в пансионе, а иначе непременно знала бы, что у выпускницы учебного заведения должна быть хоть какая-то бумага о его окончании. Но ни диплома, ни аттестата, ни какого-то другого документа у меня не было, а значит, все разговоры о пансионе были просто разговорами.
А что матушка рассказывала вам обо мне? спросила я Рут.
Да почти ничего, мадемуазель. До недавнего времени мы и знать не знали, что у мадам Бриан есть дочь. Она никогда прежде не говорила о вас. Впервые я услышала об этом пару месяцев назад. Хозяйка вдруг велела мне сесть за стол напротив нее и сказала, что скоро сюда приедет Эльвира, ее единственный ребенок, которому она хочет передать свое дело. Я сначала подумала, что вы еще совсем крошка, но мадам сказала, что вам уже двадцать. Тогда я спросила, где же ее дочь была столько лет. А она сказала, что в пансионе для благородных девиц, куда ее отдали еще маленькой, чтобы научить хорошим манерам и прочему, что надлежит знать всякой приличной барышне. Я полюбопытствовала, как вы выглядите. А она ответила, что не знает, потому что всё это время вас не видела. Признаться, я тогда даже всплакнула, уж до того мне вас было жалко! Мыслимое ли дело, чтобы ребенок столько лет был вдали от семьи, без материнской ласки? А мадам прикрикнула на меня и сказала, что это не моего ума дело.
Рут смотрела на меня с жалостью, должно быть, ожидая, что я поведаю ей о том, как тоскливо мне было в закрытом пансионе. Но в этом я ее разочаровала. Про пансион для благородных девиц я знала не больше, чем она сама.
Убедившись, что Рут не могла сообщить мне более ничего ни о моем происхождении, ни о том, где я провела все эти годы, я перешла к другой волнующей меня теме.
А сколько денег матушка должна была модистке, мельнику и мяснику?
Но служанка не смогла ответить и на этот вопрос. Вернее, смогла, но лишь частично.
Все расчеты ваша матушка предпочитала вести сама, не посвящая в это нас с братом. Вот только после ее смерти мясник и мельник приезжали сюда по очереди, чтобы выяснить, кто унаследует дом и сможет расплатиться по долгам мадам Бриан. Так вот мясник Жан Боке сказал, что ваша матушка была должна ему восемь серебряных монет. А Климент Ландо мельник надеется получить пять серебряных монет. Оба они люди уважаемые, так что врать не стали бы.