Постыдилась бы. Прошипела мачеха, наклонившись над столом. Ты нарушаешь священный пост.
Она сидела напротив, рядом с нашим гостем, разрываясь между двумя желаниями. Показаться идеальной хозяйкой и матерью и осыпать меня словами из лексикона сапожника, который не просыхал уже год. Эту ее борьбу было наблюдать довольно забавно.
Прости. Совершенно вылетело из головы.
В таких разговорах лучше все спускать на тормозах.
Застольный разговор не поражал обилием интересных историй и легенд, которых успел нахвататься за свое путешествие брат Лукас, как его называл мой отец. В основном это были какие-то мутные рассуждения на философские темы, приправленные цитатами из Библии и Евангелия. Что сказать, возможно этот брат Лукас и не был на деле монахом, писание он знал наизусть. Да, стоит пристальнее к нему пригляделась, и сомнений не останется: из него монах, как из фарфоровой статуэтки молоток. Эти его повадки умение поддержать разговор, осанка, отточенный столовый этикет, аристократическая неторопливость
Мой взгляд заметили. Брат Лукас обратил ко мне свое породистое лицо с ясно-синими глазами и дружелюбно улыбнулся.
Вы хотели что-то спросить?
Да Я немного растерялась под этим взглядом. Да и наступившая тишина давила. А откуда вы, говорите, к нам прибыли? Из палат Людовика Четырнадцатого?
Мачеха поперхнулась, звякнула чья-то вилка, кто-то заерзал на стуле. Собственно, в течение последующей минуты, это были единственные звуки среди могильного молчания.
Бенедиктинское аббатство в Мельке. Поправил меня мужчина.
Далеко. Вы неплохо владеете местным языком. Пробормотала я, просто чтобы не показаться грубиянкой. Хотя в пекло это, я и так перешла границу.
Я знаю много языков. Родной немецкий не единственный. Ответили мне.
Он явно старался выглядеть вежливым. И тихим, и скромным, и смиренным. И все же что-то фальшивое было в его поведении. Не то чтобы он был плохим актером, или допускал явные ошибки, но привычки их, как говорится, не пропьешь. И бред это все ну, про знание иностранных языков до такой степени, что не разоблачает даже акцент.
Думаю, он понял, что я о нем думаю, когда я отвернулась, явно показывая, что наш короткий разговор подошел к концу. Все же дураком он не выглядел, хотя и делал дураками всех нас.
Ну так что, вы говорите, брат Лукас, ваш настоятель думает об исихазме? Попытался выровнять яму неловкости, оставленную нашей беседой, отец.
Философское бла-бла-бла увлекло их в достаточной степени, чтобы уже через пять минут никто не вспоминал мою недавнюю выходку. Я же, так и не
притронувшись к еде, вышла из-за стола под шумок, оставляя родственников наедине с их новой религией.
Я ушла в соседнюю комнату и, не позаботившись о свете, села в старое кресло-качалку. Дома было холодно и темно из-за непрекращающегося дождя и подступающего вечера. О приближающейся зиме думать совсем не хотелось, хотя она и напоминала о себе стуком капель и свистом ветра в щелях, в камине. За стеной по-прежнему шел разговор, который мне был отлично слышен.
Кажется, Джерри хвастался своими школьными успехами. Монах в свою очередь поинтересовался, все ли дети получают образование здесь. Отец поспешил ответить, что мы исключение, потому что являемся его чадами. Другие же приводят своих отпрысков в приходскую школу, только если видят в этом прок.
В разговор вступила Аги. Неловко посмеиваясь, она сказала, что, например, ее мама считает, что девушка не должна забивать себе голову лишними знаниями. Что это лишь создает хаос, смешивая мужские и женские роли. Что именно это когда-то и привело к Апогею. Отец согласился, сказав, что, пожалуй, в этом есть резон: люди все свое существование стремятся к запретному, к знанию, к этому дьявольскому плоду с Древа, за что и платят. И что нам не стоит гневить Бога лишний раз, а мне он дал образование просто потому, что ему нужен был помощник. Что пока Джерри был еще совсем мальчишкой, ему самому приходилось нести на себе бремя содержания церкви, а это довольно тяжелый крест. И что теперь, когда его сынок подрос, самое время мне начать жизнь, которую уготовил Господь женщине. Именно поэтому он выдает меня замуж за этого прекрасного юношу. Брат Лукас что-то сказал про то, что полностью разделяет чаянья отца. Хотя, что он еще мог сказать?
Покачиваясь в кресле, я одним ухом слушала разговоры гостей, а другим рыдания осени. Совсем скоро я поняла, что эту комнату наряду с темнотой заполняет какая-то тягучая лень.
Возможно, я даже задремала, а очнулась от того, что мачеха крикнула во все горло о том, что чай уже готов. Поежившись, я подтянулась в кресле, с которого уже успела практически сползти. Теперь мне было жутко неуютно, потому что я замерзла и, кажется, плетеная спинка кресла оставила на щеке яркий отпечаток. А еще
Я резко обернулась к дверному проему, безошибочно угадывая причину неприятного волнения.
Простите, если напугал. Судя по голосу, монах виновато улыбался. Он вообще много улыбался, даже если причин не было. Возможно, парень считал, что монахи все такие постоянно улыбаются и часто извиняются.