Мы взяли у вас кровь, начал он наконец. Голос был ровным, выученным, слишком спокойным для того, что он собирался сказать. Срочно. Как вы и просили. Но... Ваша группа крови не совпадает с группой вашего сына.
Я моргнула. Один раз. Второй. Пыталась понять. Что значит не совпадает? Именно то, что я сказал. По базовым параметрам вы не можете быть донором. И это было бы странным совпадением, если бы не анализ на тканевую совместимость. Он показал полное генетическое расхождение. Не только по крови. По всем основным биомаркерам. Вы не подходите ему не просто как донор. Он выдержал паузу. Биологически вы не являетесь его матерью.
Мир накренился. Всё, что держало моё дыхание, осознание, мою память, всё рухнуло сразу, одним тяжёлым, мокрым ударом. Я замерла. Потом медленно покачала головой. Нет. Нет. Это ошибка. Я мать. Я его родила. У меня есть фото, документы, карточка, роддом Я понимаю, спокойно, почти с сочувствием сказал врач. Но мы проверяли дважды. Я не обвиняю вас. Я лишь говорю о факте.
Моё тело задрожало. Изнутри. Не от страха. От ужаса. У него редкая группа. И у него проблемы с почками, добавил он. Мы будем искать донора. Мы подадим срочный запрос. Но в случае отказа органа, понадобятся родственные кандидаты. Поэтому мы начали с вас. И я не подхожу? Вы не его мать, сказал он тихо. Биологически.
Я не помню, как встала. Не помню, как дошла до коридора. Стены плыли, будто залитые дождём. Воздуха не было. Как будто из лёгких выкачали всё. Я не чувствовала ног. Только боль в груди не точечную, не колющую, а рвущую, нескончаемую.
Если я не его мать... То кто я? И кто он? И где тогда мой сын?
И как мне теперь снова дышать?
Глава 6.1
Он кивнул, как будто ему это было нужно больше, чем капельница, и снова закрыл глаза. Я сидела рядом до тех пор, пока медсестра не попросила освободить место дежурство, режим. Я поднялась медленно, как будто оставляла на подушке кусок сердца. Прежде чем выпрямиться, я заметила на его сером свитере тонкий, светлый волос. Не задумываясь, сняла его, свернула в салфетку, спрятала в карман.
Дома я сразу подошла к туалетному столику. В нижнем ящике, под старыми документами, лежала расчёска тяжёлая, мужская, с деревянной ручкой. Я не выбросила её. Не потому, что хранила. А потому что не дотянулась. Теперь достала её с каким-то суеверным ужасом, будто в ней спрятано что-то запретное. Волосы были. Несколько. Тёмные, как у Саши. Я вынула их пинцетом, медленно, аккуратно, как будто извлекала пули из живого тела.
Открыла белый конверт. Положила туда один волос Алёши. Один Сашин. Заклеила. Долго смотрела на имя лаборатории, написанное от руки будто это не адрес, а вопрос, от которого зависела вся моя реальность.
Я села на кровать и положила конверт рядом, не касаясь. Руки дрожали. Плечи горели. Я знала, что делаю. Но впервые в жизни не знала, хочу ли знать ответ.
Утро было не утром. Оно было наказанием. Не небо, а серое месиво над крышами, не улица, а коридор из страха, по которому я шла, едва чувствуя ноги. Конверт с образцами лежал в сумке казался тяжёлым, как камень, хотя весил почти ничего. В нём было всё: мой ребёнок, мой бывший, моя жизнь, мои догадки, мои ужасы. Всё, от чего хотелось спрятаться. И всё, чего нельзя было больше не знать.
Лаборатория встретила меня тишиной, ровным светом, запахом кофе и стерильности. Молодая женщина за стойкой подняла глаза и кивнула, как будто уже знала, зачем я пришла. Я положила конверт на стойку, достала направление. Мне нужно сравнение, сказала я. Голос прозвучал глухо, будто не мой. Вот образец мой. Вот моего бывшего мужа. Вот мальчика. Я не назвала его сыном. И это прозвучало так страшно, что внутри будто что-то надорвалось. Форма на вас? Да.
Она взяла бумаги. Работала молча, уверенно. На секунду встретилась со мной взглядом в её глазах было то самое женское понимание, которое ни с чем не спутаешь. Не жалость. Нет. Понимание. Как у человека, который тоже прошёл через что-то такое, о чём не принято говорить вслух. Она не задала ни одного лишнего вопроса. Не попыталась улыбнуться. Только кивнула: Результаты будут через двое суток. Вам позвонят.
Я поблагодарила. Почему-то шёпотом. Развернулась и вышла.
На улице воздух показался колючим, как будто мороз вернулся, хотя была весна. Люди куда-то спешили, машины сигналили, собака тянула поводок у женщины в пальто, а я стояла на тротуаре и не могла сделать ни шага. В груди всё сжалось в маленький клубок боли, который невозможно было ни развязать, ни разорвать. Я стояла и чувствовала, как что-то внутри меня рушится. Окончательно. Безвозвратно. Как будто в этот момент я похоронила ту Риту, которая могла жить без ответа.
Два дня. Два безразмерных, бесконечных, беспощадных дня. Я не жила я существовала на грани, как будто стояла
на тонкой, ржавой проволоке над бездонной тьмой. Ни сна, ни еды, ни времени. Всё смешалось в глухой, вязкой пустоте, где не было ни утра, ни вечера, только мучительное ожидание.
Я почти не двигалась. Не могла. Сидела на полу в коридоре, прислонившись спиной к стене, босыми пятками на холодном линолеуме. В одной руке телефон, в другой себя. Точнее, то, что от меня осталось. Я не выпускала аппарат ни на секунду. Даже в туалет ходила с ним. Потому что в любой момент могли позвонить. И сказать. Сказать то, чего я боялась больше всего на свете. То, что уже почти знала. Но не хотела слышать.