Генерал Бреннер похудел и спал с лица за полгода новой службы и почти всё свободное время лежал то дрых, то просто валялся с закрытыми глазами, слушая книжки. Правда, когда было нужно, просыпался моментально и соображал, по мнению Вальтера, заметно лучше молодых и выносливых подчинённых. Иной раз Вальтеру казалось, что один генерал что-то в окружающем хаосе и соображал. Может быть, кто-то на самом верху полагал так же в противном случае, для бывшего советника российского президента подыскали бы другое место, подальше от реальных дел.
Европейцам все время приходилось выезжать на смену туземным частям, если те вдруг сталкивались со слишком сильными бандами с племенных территорий или просто пугались невесть чего, как часто бывало. Еще приходилось пресекать погромы, которые правительственные войска пытались учинить, входя чуть не в каждый город и поселок, а в свободное время разделять формирования, готовые дойти до поножовщины между собой, ловить террористов, контрабандистов, шпионов, торговцев оружием и живым товаром, инструкторов, проповедников. Положиться на местных мог бы только самоубийца. Вальтер каждый день вспоминал русских: тем отчего-то казалось, что их армейский бардак самый невероятный в мире, они еще и очень обижались, когда он говорил, что если только по европейским меркам, да и то нет, это еще не бардак. Так, местами легкий беспорядок.
Генерал злился и усыхал, но все равно, по мнению Вальтера, чувствовал себя в Пакистане как рыба в воде точнее, как ядовитый паук в песке: в своей стихии. Если бы ему придумали другое наказание сидеть в штабе, в архиве или учить новобранцев, он бы за пару месяцев спятил, а тут все-таки работа. Борьба с пакистанским сепаратизмом, в которую по вполне понятным мотивам встряла Европа. Кто же захочет, чтобы племенные территории и Белуджистан развелись с метрополией, развернулись и взяли курс на Китай или Россию, попутно забрав с собой почти весь пакистанский газ, уголь и практически всю таблицу Менделеева, рассыпанную по пустыне?
Хуже всего было на юге летом. Вот тут Россия вспоминалась уже не каждый день, а по три раза на дню какая хорошая страна, какой прекрасный климат. Здесь, как только спускались с перевала, ветер с любого направления нёс тучи пыли. Портилась электроника, барахлила связь. На спутниковой интерактивной карте, даже когда она работала, ничего нельзя было разобрать. Ломались двигатели, «адаптированные к условиям пустыни», заедало оружие В предгорьях и на окраинах городов патрули смешанных европейско-пакистанских вооружённых сил «ходили опасно». На них нападали реже, чем на местных солдат, но потери всё равно капали как из местного ржавого рукомойника. Четверо-пятеро убитых спокойный месяц, но бывало, счет шел на десятки. Особенно усердствовали талибы, но и остальные старались не отставать. Европейские отряды то и дело попадали, как тунец в сэндвиче, между разными отрядами сепаратистов, между сепаратистами и правительственными войсками, между верными правительству и восставшими, между непонятными местными полубандами-полуополчениями и опять-таки правительством, талибами, сепаратистами. Разведка ошибалась, информаторы врали, агенты работали на половину планеты, пленные путались в показаниях Восток есть Восток, все как обычно. За десять лет ничего не изменилось, а судя по рассказам Бреннера и местных, ничего не изменилось и за сто двадцать лет.
А через год вдруг стало гораздо хуже. Стало так плохо, что однажды, любуясь руинами пыльного дома деревенская школа, медпункт, почта и магазин одновременно разнесенного пока еще непонятно кем, может, и правительственной ракетой по ошибке, - Бреннер сплюнул в сухой песок и сказал:
- Все. Хватит. Надоело. С этим надо что-то делать.
Ухмыльнулся половиной лица и принялся насвистывать мелодию, которую позаимствовал у русского президента даже не песню, а ее переделку (этой традиции Вальтер никогда не мог понять, зачем класть на чужую мелодию свои слова, и не как в переводе мюзикла, а так, не пойми что?). Слова Вальтер знал, ему переводили все желающие: «Моя смерть вам ничего не даст: все, что мог уже сделал»
Когда президент Осокин это напевал, тоже ничего хорошего ждать не приходилось.
Александр Бреннер, генерал в отставке
- Зачем я их всех сюда притащил? удивился президент Тахир. Ну, ты, Искандер, в самом деле теряешь хватку! Как же я эту ораву дома оставлю, без присмотра? Возвращаться страшно будет!
Бреннер хмыкнул, налил себе ещё пива, глотнул. Восточнопакистанский президент, как и положено, порядочному мусульманину, пил алкоголезаменитель. Временный обитатель левой башни правительственной гостиницы «Симург» - маленький, сушеный как курага, весь в складках сморщенной смуглой кожи - казался весёлым, быстрым, почти не изменившимся за семь лет. Это если смотреть издалека или по сети. Вблизи, подо всем этим бурлением, уверенностью и решительностью, ощущалось что-то напряжённое, тяжёлое. Да и вокруг было нехорошо.
Понятно, что настороженные взгляды охраны и свиты президента к этому отношения не имели. Бреннер во время своего пребывания в Пакистане мало на кого произвёл приятное впечатление, да и не собирался его производить. Те, кто помнил его, были настороже и ждали какого-нибудь подвоха жаль, нельзя, услышать, как они обсуждают возможный характер этого подвоха те, кто не помнил, были наслышаны. То есть, наглотались слухов, сплетен, намёков, а теперь переваривали (и перевирали) - каждый в меру своих способностей. Само то, что он разговаривал с Мохаммадом наедине, за односторонне прозрачной перегородкой, под куполом полной заглушки и что президент охотно пошел на такой разговор, уже ставило шерсть на загривках у всех присутствующих, вне зависимости от их намерений, опыта и политической ориентации.