Я почти не выходил из своих комнат, и она была хозяйкой во всём доме. Однажды мне так сильно захотелось ее увидеть, приласкать, что я нашел в себе сил и отправился к ней, ее не оказалось в спальне и тогда отправился ее искать. Спускаясь по лестнице, я заметил, как всплеснула руками ее служанка и собралась уходить, но я спросил, где графиня, та побледнела и глазами посмотрела в сторону кабинета. Я почувствовал недоброе и направился туда, дёрнув за замок стало ясно, что дверь была закрыта на ключ изнутри. Я начал стучать в дверь и крикнул, чтобы принесли ключи, но эти движения вызвали безумный приступ кашля, Я задыхался и с трудом удержался на ногах прислонившись к косяку.
В этот момент дверь открылась, и я увидел в кабинете мою Эмилию и какого-то мужчину, и по ее неопрятному виду, раскрасневшимся лицам стало ясно, какой похабщиной они там занимались. Я тогда ничего не мог сделать, ни ответить, ни произнести, не убить этого человека, ничего, так как потерял сознание.
Очнулся лёжа на своей кровати, Эмилия с виноватым лицом стояла рядом с доктором, который объявил, что мое состояние стремительно ухудшается и мне осталось жить недельку другую, может месяц, ну максимум два. В этот момент я понял, что не хочу оставаться в этом доме, где мне было сейчас неприятно все и все. Эти слуги, свидетели моего позора, эти стены душили меня, а более всего мою жену, которую я хотел сам задушить. Врач ушел, и мы с графиней остались наедине. Я опять закашлял, Эмилия, брезгливо поморщилась, спросила, что будет дальше. Я вспомнил, что мы с отцом часто ездили в охотничий домик, в Альпах и понял, что хочу умереть именно там, в уединении.
Это был безусловный риск, я мог и не доехать до туда. Но такова была моя воля, и я настоял на своем, заставил меня собрать как можно скорее и через два дня я в сопровождении пары слуг отбыл в горы. Домик был высоко и стоял уединенно, я не смог преодолеть расстояние до него от деревушки и пришлось согласиться на уговоры и остаться гостить в деревенском доме, у семьи не давно погиб сын Лоренцо, он ушел добровольцем в армию и не вернулся. Они приняли меня как родного и стали заботиться, понимая в каком я состоянии физически. Слуги поочередно навещали нас, а я на удивление с каждым днём чувствовал себя все лучше и лучше. Кашель становился все реже, я сам вставал с кровати и выходил на двор, помогал ухаживать за козами и однажды почувствовал в себе силы пойти к домику и дождавшись очередного визита слуги, вместе отправились к нему. Дышать мне было тяжело, садились, отдыхали, но я добрался!
И остался там один, с продуктами и вещами, конечно. Меня мучили сомнения, что придется умирать в одиночестве, но прошел и второй месяц, а я совсем не чувствовал себя умирающим и на удивление почти не вспоминал Эмилию. Часто выходил на прогулки, изучал горные тропы, охотился на местную дичь, пару раз встречал волков. Остальное мне приносили. В охотничьем домике было две комнаты, гостиная и спальня, соединённые камином, и пристройка со стойлом, позже у меня там стояла лошадь. Я чувствовал себя хозяином своей судьбы
и не думал о завтрашнем дне. Так прошло около пяти лет, однажды поздно вечером меня разбудил внезапный приезд слуги. Он сообщил, что графиня тяжело больна, при смерти и срочно надо ехать на виллу.
Признаюсь, что мне было очень неохотно возвращаться в цивилизацию, я отвык от общества, стал другим человеком и это место стало мне настоящим домом. Хотя фактически это было убежище, моя пещера, из которой выбирать было тяжело, но я сделал это. Как только я вернулся на виллу, выяснилось, что там уже находятся ее родители, когда-то мы тепло общались. Первым делом я поднялся в нашу старую спальню, но ничего не всколыхнулось во мне, когда я увидел Эмилию, бледную, измученную болезнью. В комнате возле кровати, умирающей справа стояли доктор и пастор, держащий ее за кисть и измеряя пульс, напротив выстроились ее родные, у входа ее служанки. Когда я зашёл в комнату все перевели взгляд на меня, верно они ожидали увидеть привидение или ходячего мертвеца, но были удивлены. Я, уверенно шагая подошёл к ней, спросил у доктора, что случилось, оказалось, пневмония, вызванная переохлаждением, когда она, разгоряченная танцем на балу в честь дня своего рождения, вышла на балкон. Безусловно я думал о смерти, часто о своей, редко о её, о том, что мне следовало задушить изменница, убить выстрелом на дуэли предателя, но для меня она всегда представлялась пышущей здоровьем с веселой улыбкой и искорками в глазах, это ведь я был словно мумия, когда покидал этот большой дом. А вот теперь все, наоборот.
Графиня что-то пыталась сказать, почти не слышно открывая ртом, как рыба, выброшенная на берег, перед смертью она была в сознании. Я наклонился к ней, она прошептала, Прости. Я провел рукой по ее распущенным, белокурым волосам, так некогда безумно любимым скулам и поцеловав ее в лоб шепнул, уже давно.
После чего обменявшись последним взглядом, она опять схватила воздух ртом и откинулась, уже навеки. Я вышел из этой комнаты прямиком в свою прежнюю, понимая, что лишний. Осмотрев себя в напольном зеркале, вспоминая себя прежнего, каким я уехал, хилого, больного, не того холерного юнца в модном фраке, каким я был до болезни, я увидел в отражении напольного зеркала, прекрасной венецианской работы, себя нового, совершенно другого человека, сильного, уверенного, здорового, в простой одежде, с бородой, твердой рукой и яростным взглядом. После похорон я привел дела в порядок, доверил все управляющему и уехал в Алжир, для проверки чего я стою по-настоящему.