Что пил таблетки от бессонницы?
Прижавшись к плечу Одри, вдыхаю ее запах. Она не отстраняется. Поцеловать ее прямо тут, на грязном диване? Нет срабатывает инстинкт самосохранения. Трудно доверять тому, кто однажды сделал тебе больно, трудно вновь полюбить. Но ведь хочется. Иногда даже думаю: чем больнее было, тем больше хочется.
Соври. Необязательно же правду говорить.
Объясняет, как маленькому. Мило, конечно, но и унизительно немного. А план неплохой. Сообразил бы раньше так бы им и сказал. Может, не выгнали бы тогда.
Я уже признался директрисе, что в детстве ходил во сне.
Черт. Тогда мы в пролете. А то в Австралии из-за одного лекарства люди по ночам объедались до безобразия и красили двери.
Одри наклоняет голову. Из выреза на свитере выскальзывает цепочка с крошечными амулетами. Удача. Сны. Эмоции. Тело. Память. Смерть. Седьмой кулон трансформация цепляется за свитер.
Я представляю, как сдавливаю руками ее тонкую шею. Слава богу, сразу же делается жутко. Не люблю
думать о таком, но это единственный способ проверить, убедиться, что чудовище внутри меня не рвется на свободу.
Поправляю гематитовую подвеску. Подделка, скорее всего. Мастеров трансформации днем с огнем не сыщешь, поэтому настоящие амулеты делать некому. Такой мастер рождается раз в поколение или еще реже. А остальные тоже фальшивые?
Спасибо. Идея хорошая.
Одри прикусывает губу.
Может, это из-за смерти отца?
В смысле? резко откидываюсь, и в спину упирается подлокотник. Он в аварии погиб, среди бела дня.
Из-за стресса иногда ходят во сне. А мама в тюрьме? Тоже причина.
Еле сдерживаюсь, чтобы не кричать.
Папы уже три года как нет. Мама сидит почти столько же. Ты же не думаешь
Не злись.
Тру виски.
Ну да, чего мне злиться! Чуть с крыши не свалился, вылетел из школы, ты считаешь меня психом. Есть отчего на стенку лезть, делаю пару глубоких вдохов и выдаю свою самую виноватую улыбку. Но я злюсь не на тебя.
Вот и хорошо. На меня не надо.
Одри пихает меня в бок. Я беру ее руку в перчатке.
Я справлюсь. И с Норткатт разберусь, и в Веллингфорд примут обратно.
Противно, что бывшая девушка сидит тут, посреди семейного бардака. И знает теперь обо мне слишком много, как будто я наизнанку вывернулся, показал нутро. Но я не хочу, чтобы Одри уходила. Она опасливо косится в сторону кухни и шепчет:
Слушай, только не бесись опять. А тебя не могли коснуться? Ну, знаешь, гигишники?
Коснуться. Поработать. Проклясть.
Чтобы я ходил во сне?
Чтобы спрыгнул с крыши. Как будто самоубийство.
Подобное стоит уйму денег. К тому же я все еще жив. Так что вряд ли.
Не хотелось бы распространяться, но я и сам думал о подобной возможности. Не только я все семейство; даже тайную ночную сходку устроили по этому поводу.
Спроси у деда.
«Раз такой умный, сам и скажи, что происходит».
Киваю и рассеянно слежу, как она убирает в сумку распечатки. Мы легонько обнимаемся. Теплое дыхание щекочет шею, мои руки у нее на талии. С Одри я бы смог стать обычным, как все. Она словно опрометчивое обещание самому себе: «Ты можешь стать нормальным парнем».
Ну, тебе пора.
Пока я не наделал глупостей.
Проводив Одри, внимательно смотрю на деда. Он ковыряет отверткой заржавевшие конфорки и кажется совершенно спокойным. А вдруг на меня Захаровы ополчились? Дед на них работал и, конечно, в курсе, как подобное происходит, он знает все гораздо лучше меня. Не потому ли он приехал? Меня защищать. Обессиленно прислоняюсь к раковине. К ужасу примешиваются благодарность и чувство вины.
Ночую в своей старой комнате. На потолке ветхие репродукции Магритта, на полках стоят игрушечные роботы и детективы про братьев Харди. Мне снится дождь.
Точно знаю, что сплю, но дождевые капли страшно холодные. Вода заливает глаза, мне почти ничего не видно. Прикрываю лицо ладонью и, согнувшись в три погибели, ковыляю на свет. Старый сарай позади дома. Ныряю внутрь. Нет, это, наверное, не наш сарай. Никаких инструментов и обломков мебели только длинный коридор. Горят факелы. При ближайшем рассмотрении выясняется, что их удерживают торчащие из стены руки. Настоящие руки, не гипсовые. Вот одна поудобнее перехватила железную рукоять, и я подпрыгиваю от неожиданности. Их словно отсекли на уровне запястья и приделали к стене виден неровный срез.
Эгей! кричу, совсем как тогда на крыше.
Тишина.
Озираюсь. На деревянном полу от дождя натекла лужа. Но это же сон, какой смысл возвращаться и закрывать дверь? Иду по неимоверно длинному коридору. Впереди облезлая дверь, вместо ручки оленье копыто. Жесткие шерстинки щекочут мне ладонь.
В комнате на полу футон, как у Баррона в общежитии, а еще комод по-моему, тот самый, что мама купила через eBay, собиралась выкрасить его ярко-зеленой краской и поставить в гостевой спальне. В ящиках старые джинсы Филипа. Сухие, надеваю одну пару как раз. На дверце висит белая отцовская рубашка хорошо помню дырку на рукаве, прожженную сигариллой, пахнет его кремом после бритья.
Я знаю, что сплю. Совсем не страшно, только очень уж странно. Возвращаюсь в коридор и поднимаюсь по лестнице к белой дверце. На ней висит шнурок с хрустальными капельками. Такие обычно показывают в сериалах по PBS шнурок, чтобы слуг вызывать. На этот нанизаны блестящие подвески от старой люстры. Дергаю. Где-то, порождая эхо, звенят колокольчики. Дверца открывается.