День, когда Четвёртая и Двадцать вторая оказались в Джаксвилле, был типичным осенним деньком в северной части Айваны, пасмурным, сырым и каким-то разбухшим, точно кусок чёрствого хлеба, упавший в лужу. Двух новеньких шестилетних девочек привезли аккурат к обеду, посадили на скамейку перед главным корпусом, строго приказали ждать, не вставать и никуда не уходить.
Четвёртая, с рождения скитавшаяся по приютам, смотрела настороженно и воинственно. Двадцать вторая, которую забрали из семьи, то и дело тёрла грязными кулачками покрасневшие припухшие глаза, но уже не плакала, только нос у неё иногда дёргался, словно ей не нравился запах. Но у Джаксвилля вовсе не было никакого запаха, кроме разве что приторного запаха хлорной извести.
Главный корпус, где располагались и учебные, и жилые комнаты, был довольно внушительным трёхэтажным зданием с покатой крышей и маленькими зарешёченными окошками. Четвёртую дом оставил равнодушным, больше удивила ограда: высоченная кирпичная стена с остроконечными металлическими иглами сверху.
Двадцать вторая смотрела на детскую площадку. Там были верёвочные качели, точнее, простая деревянная досочка на порядком облезших верёвках, спускавшихся с высокого дуба, гора песка с торчащими из него деревянными лопатками, изрядно перекосившаяся карусель и качалка-балансир, тоже старая, облезлая и потерявшая все свои краски со временем.
Пошли? спросила Четвёртая, а Двадцать вторая в ужасе покачала головой с двумя тёмно-русыми, толстенькими, всё ещё аккуратными, несмотря на все безумные события этого нелёгкого дня, косичками:
Ты что! Нас накажут.
Мы же недалеко, Четвёртая протянула чумазую ладошку с чёрными обкусанными ногтями. Идём!
Двадцать вторая тут же соскочила со скамейки и пошла за ней. Четвёртая знала если она говорит таким голосом, люди ей никогда не отказывают. Правда, сегодня, когда её увозили из прежнего приюта, ей не удалось воспользоваться этим кажется, у забиравших её людей были затычки в ушах.
качель-качалка тихонько
и его насквозь гнилые якобы лидеры! Все они говорят одно, а делают другое, и думают при этом только о собственном кошельке.
Конечно, куда уж им, «чернь вечно грязь швыряет в небеса, но та чернит их лица без конца», вот уж не думала, что в памяти осталось что-то из школьной программы. Придурок!
Я схватила первое, что попалось под руку злосчастную соломенную шляпу, и со всей силы швырнула её в ухмыляющегося глиста. Тот поймал её без особых проблем реакция у него была отменная, и неожиданно сжал в руках. Отступил на шаг, и мне снова показалось, что кожа его лица светится, фосфорицирует в темноте, а пальцы почти жадно ощупывали ребристую поверхность шляпки, как будто он был слеп.
Так-так-так, малье Флорис, глухо произнёс он, хотя до этого говорил самым обычным голосом. Хотите поступить в свой КИЛ по гранту, в Сенат пойти работать? А ведь для этого требуются отличные знания и безукоризненный нравственный облик
В этот момент мне стало и не до злости, и не до любопытства. Слишком уж страшный, безжизненный был голос у мальчишки. И лицо какое-то окаменевшее, мёртвое.
А ведь всего несколько дней назад ты писала контрольную работу по лайгону, и наделала столько ошибок, что подговорила своих подруг устроить перепалку нет, даже драку, чтобы отвлечь учительницу. Подругам попало, но зато великолепная малье Флорис исправила часть ошибок в тех словах, что успела нацарапать у себя на манжете. Прошу прощения, вы полностью достойны работы в Сенате. Вы просто созданы для неё, с такими-то моральными принципами.
Замолчи! выкрикнула я, чувствуя, как снова горит лицо, и снова из-за него. Всё не так, замолчи!
Шляпы в руках уже не было, и я толкнула его в плечо, почти с предвкушением ожидая, что он толкнёт меня в ответ. Но черноволосый глист внезапно закатил глаза и свалился спиной прямо на клумбу за скамейкой.
Я наклонилась и выхватила шляпу у него из рук. Парень не шевелился, а на его лице, несмотря на ночную прохладу, поблёскивали крошечные бисеринки пота.
Эй, окликнула я.
Его ноги оказались на скамейке, голова покоилась в примятых стеблях.
Дурацкий розыгрыш, и это, и до этого. Вставай.
Он не пошевелился.
Откуда ты узнал всё это? Ты просто не мог этого знать!
Молчание. А ведь мама говорила, что он болен
Вставай немедленно!
Я преодолела себя, наклонилась и потянула его за рукав. Тонкая рука показалась мне тяжёлой, как каменная. Я отпустила ткань и рука упала, безвольно, точно мокрый пеньковый канат.
И вот тогда я закричала, заорала, где-то в глубине души ещё надеясь, что он вот сейчас поднимется, и всё, всё будет нормально.
Мама, мамочка, пусть он поднимется и всё будет нормально!
* * *
Родители против ожидания не стали меня ругать, вообще ни слова мне не сказали, просто отправили в свою комнату, а примерно через час пришёл наш семейный целитель маль Сумус. К тому времени я уже прекратила плакать и, притихшая, но не смирившаяся, сидела на кровати. Коссет сердито вязала в уголке, выражая своё недовольство сердитым сопением и показательным игнорированием существования вздорной подопечной. Старичок Сумус выглядел заспанным, но деловитым засучил рукава, обработал руки каким-то принесённым в небольшом сундучке раствором.