Бедолаг, работающих попрошайками, держали в подвалах, где их мыли и давали поесть какую-то баланду, одевали в военную форму, спускали в шесть часов утра в метро по эскалатору, заставляли кататься на досках по вагонам и произносить слезливые просьбы максимально жалостливым тоном Забирали ближе к полуночи, когда уходила последняя электричка. Деньги, естественно, у них отбирали все подчистую. Спорить никто не осмеливался. А кому охота, не имея ног или рук, очутиться на улице?
Поэтому вставший у стены в переходе с протянутой рукой Колька и вылетел оттуда мигом, как пробка из бутылки, успев «заработать» только пригоршню мелочи. Почти сразу же к нему подошел сурового вида бритоголовый парень и, надувая пузыри из жвачки, спросил:
На кого работаешь? На «солнцевских?»
Просто прошу себе мелочь на сигареты, пролепетал Колька. Теперь он боялся всех и вся. От разбитного хулигана, который мог при желании любому отвесить леща, не осталось и следа.
Тут просто так стоять нельзя, нахмурился парень. Хочешь «работать» плати за место каждый день. И стой сколько хочешь.
Не буду! заупрямился Колька.
Бритоголовый не стал возражать. Он просто еще раз надул жвачный пузырь, взял новоиспеченного попрошайку под локоток и вывел наверх, напутствовав по дороге:
Еще раз тут появишься зубов недосчитаешься. Прокатимся с тобой. В лес. Я за рулем, а ты в багажнике
Больше Колька решил не испытывать судьбу и, как и раньше, продолжил слоняться по городу совершенно без всякой цели: он катался в метро, в автобусах, часами мог сидеть на скамейках и смотреть себе под ноги. Теперь над бывшим заключенным потешались уже не подростки, а дети выросших детей СССР, то есть мои ровесники
К соседу-бедолаге я всегда относился с сочувствием: родители и бабушка приучили меня никогда не смеяться ни над кем и не судить людей по внешности, не разобравшись во всем.
Чтобы понять другого, надень его обувь и пройди его путь, любил говорить отец. Только так ты его поймешь.
Иногда я даже жалел, что не могу ничем помочь мужчине, который когда-то в юности на свою голову влюбился в первую красавицу лагеря. И вот теперь, кажется, выдалась такая возможность.
Уже под утро я вновь провалился в последний, беспокойный и тревожный сон, но он отличался от всех предыдущих. В этот раз я был не я.
Неожиданно в толпе присутствующих я увидел знакомых: это были наши бывшие соседи Кира Кузьминична и дядя Клим,
родители Клавы и Коли. Помнил я их смутно мы переехали из их двора, когда я был совсем маленьким, но несколько раз Кира Кузьминична с мужем приезжала к нам в гости в новую квартиру.
Взгляд Киры Кузьминичны, полный горя, почему-то был направлен прямо на меня. Ее супруг молча уставился в пол. Клава тихо плакала, вытирая слезы платком. А я и сам не заметил, что ко мне обратились.
Подсудимый, громко повторила неприятная тетка. К Вам обратились.
Да, словно автомат, ответил я.
Вам был задан вопрос!
Какой? глупо спросил я.
Вы кричали вечером в тот день: «Убью!»?
Кажется, да, сказал я, тщательно пытаясь что-то вспомнить. В голове было все, как в тумане. Я с трудом понимал обращенную ко мне речь. Да нет, наверное, нет.
Так нет или да? теряя терпение, спросила судья.
Да, кричал
Почему?
Не помню.
Не помните, что кричали?
Не кричал.
Вы спрятали тело девочки после того, как убили ее?
Не помню.
То есть Вы не отрицаете, что убили ее.
Нет, не отрицаю, то есть нет, не убивал
Нечего из себя сумасшедшего корчить, разъярилась судья, была проведена судебно-психиатрическая экспертиза. В деле есть справка о вашей вменяемости, а еще признательные показания. Неправильную тактику Вы избрали, гражданин Фокин, Ваше поведение расценивается как неуважение к суду, даже с учетом того, что Вы несовершеннолетний.
То там, то сям недовольные люди в зале стали выкрикивать:
Под дурачка косит!
Точно! Думает, пожалеют его, раз школьник!
Попался бы он мне, я бы ему сказал пару ласковых
Тихо! Суд идет! прикрикнул кто-то, и все умолкли.
Я попытался промолвить нечто членораздельное в свою защиту, но не смог. Язык будто отказывался мне повиноваться. Кира Ильинична, прижав ладонь ко рту, молча смотрела на меня и плакала. А я почему-то думал только о том, какие вкусные конфеты она мне передала, и был преисполнен к ней огромной благодарностью Все бы отдал, чтобы еще разок их попробовать, хотя к шоколаду у меня еще с третьего класса отвращение. А в остальном чувствовал я себя очень паршиво в голове гудит, ноги будто ватные, язык отказывается повиноваться
Дайте его мне, мерзавца этакого! Я его убью! Убью! раздался вдруг истерический выкрик. Народ в зале обернулся.
Я тоже повернулся и увидел высокую, стройную женщину с заплаканным лицом и фотографией какой-то девочки в руках. Фотографию она нежно прижимала к груди, а на меня смотрела с нескрываемым отвращением.
Дайте! Дайте! еще раз с безумным видом прокричала она и ринулась в мою сторону. Двое милиционеров схватили ее под руки и вывели из зала суда.
Прозвучал приговор. Я так и не понял, сколько лет мне дали, и где предстоит отбывать наказание. Голова была тяжелая, как бетонная свая. Я попытался мысленно сложить два плюс три и понял, что даже это у меня не получается. Будто я не спал целую неделю Помню, похожее чувство было у меня, когда я, готовясь к экзамену по сопромату, несколько дней спал по два часа Или же меня чем-то накачали