Рядом с решёткой стоял аврор новый, из валентайновских. Странно было не знать его имени. Грейвз привык знать по именам всех своих.
Он же, наверное, отведёт Грейвза к Омуту Забвения. И все твои грязные мыслишки, все твои страстишки и грешки, Персиваль, выплывут на поверхность и растворятся в чужих воспоминаниях. Интересно, чьё лицо возникнет там, в зеркальной глади?.. Это будет отец строгий, сухой и требовательный?.. Это будет мать красивая, с холодной улыбкой?.. Или Криденс скрюченный, вечно мёрзнущий, льнущий к руке?..
Не о чем было жалеть из того, что было. Грейвз жалел только о том, чего не случилось.
Кто-то другой прикоснётся горячей ладонью между лопаток, заставляя выпрямиться, кто-то другой вложит в его руку волшебную палочку и научит первому заклинанию, покажет Криденсу тот мир, который тот робко обожал заранее. В который Грейвз не успел его привести. И он уже не увидит его первое восхищение, первую радость, он не направит его первые попытки волшебства. Он не будет у Криденса первым ни в чём.
Да, и его первым мужчиной он тоже не станет. Грейвз прикрыл глаза. Он столько раз представлял, как это произойдёт впервые. У стены в переулке, где ветер крутит у ног обрывки газет, и где они топчут рассыпанные салемские листовки. Грейвз наступает на лицо Мэри Лу с отдельным удовольствием. Криденс тычется лбом в кирпичную стену, расстёгивает ремень своих куцых брюк, они падают до лодыжек. У него холодные бледные ягодицы, голая поясница покрывается мурашками от сквозящего ветра. Грейвз гладит его по бедру. Рука в белой лайковой перчатке. Второй рукой Грейвз держит себя за член и проводит обнажённой головкой между ягодицами
Или не так. Медленнее. С предвкушением своего головокружительного падения. Привести домой. Да, да, провести мальчишку мимо портретов своих уважаемых предков, пусть закатывают глаза и падают в обмороки, если хочется. Пусть сурово сдвигают брови и поджимают губы. Идти мимо них, держа его за талию, недвусмысленно прижимая к бедру. Может, даже по-хозяйски поцеловать за ухо.
Накормить немного, так, чтобы не осоловел от сытости. Раздеть. Голышом отвести в ванную, сунуть в тёплую воду, дать кусок мыла. Сесть на край ванны, строго глядя на него. Приказать оттереть себя мочалкой и смотреть, как он это делает. Если клочок пены случайно осядет на чёрные брюки и растает, оставив мокрое пятно а он обязательно осядет от неловкого всплеска нахмуриться, опустить руку в воду, не боясь намочить рукав и рубашку, и взять Криденса за член. Сказать я хотел быть с тобой ласковым, Криденс, но ты расстроил меня. Чтобы я не сердился, тебе нужно сделать для меня кое-что.
Приказать ему выйти из воды, встать на колени, на этот мягкий
пушистый коврик перед ванной. Рукой стереть пену с его шеи, потянуть лицом к паху. Достать член из брюк и заставить Криденса как следует вылизать его. Держать за затылок, направляя голову Приказывать смотреть в глаза. Приказывать целовать основание члена, головку, широкий край и снова вылизывать. Старательно. Снизу вверх. Глядя в глаза. Руки за спину. Хочешь, чтобы я простил тебя, Криденс?.. Открой рот, Криденс, я кончу тебе в горло. Открой шире. Возьми его глубже. Ещё Да. Молодец, Криденс. Я больше не сержусь. Ты хорошо постарался.
Или нет. Не так.
Всё-таки в этих грязных переулках, так слаще. Где в трубах журчит водопроводная вода, ветер треплет обрывки афиш, из вентиляционных решёток поднимаются клубы пара. Криденс стоит посреди тротуара, втягивает голову в плечи, будто за каждую листовку получает пощёчину. Он вздрагивает, чувствуя на лице взгляд Грейвза, поднимает глаза. Грейвз манит его за собой, и Криденс идёт покорно, одёргивая короткий пиджачок. Запястья с тёмными волосками торчат из рукавов, пальцы теребят листовки. «Смерть колдунам и ведьмам». Криденс знает, что Грейвз маг. Они оба греховная тайна друг друга. Грейвз берёт его за руку, тянет за собой глубже в проулок, пряча от чужих глаз. Забирает листовки, и они с шелестом ложатся под ноги. Притягивает к себе, кладёт его голову себе на грудь, заставляя ссутулиться ещё сильнее, и
И они стоят. Грейвз гладит его бритый затылок, короткие волоски покалывают пальцы. Тихо шепчет: «Шшш-ш-ш» Криденс цепляется за его мантию, перебирая руками выше, комкая тяжёлую ткань. На белой шелковой подкладке потом останутся следы от влажных ладоней. Грейвз закрывает глаза. Сдержанно дышит. И они стоят.
Почему же больше ничего не вспоминается?.. Ведь была такая долгая жизнь, карьера, друзья. Были даже романы давно, в юности, но ведь были. Был когда-то даже влюблён. В кого-то. Были чувства. Ведь точно были, он помнит. И лица, и имена. Пока не поднялся слишком высоко, чтобы стало опасно заводить отношения, пока был молод влюблялся, смеялся, расставался, и от расставаний было больно где-то вот тут, под галстуком.
Почему тогда вспоминается только вот этот мальчик? У тебя времени до рассвета, Персиваль, а ты стоишь и думаешь о том, чего даже не было.
Может, потому и думается, что эту единственную прихоть ты себе не позволил?.. Всегда находил лазейки, чтобы совесть не просыпалась, всегда мог себя оправдать не ты такой, жизнь такая. А тут не нашёл. Вот и споткнулся. Нет тут способа не запачкаться. Либо стой и держись, либо падай. И сам не понимаешь, что же тебя удержало. Что тебя удержало, Персиваль?.. Совесть?.. Ну себе-то не ври. У таких, как ты, совести не бывает. Извлечена из души давным-давно, сложена аккуратно и пристроена в дальний ящик архива, чтоб не повредить ненароком. Туда, к детским воспоминаниям, к холодной улыбке матери, к спокойному взгляду отца, к «Ты должен быть настоящим Грейвзом, Персиваль», «Ты можешь лучше, Персиваль», «Другого я от тебя и не ждал, Персиваль».