- Ты станешь важным человеком. Уж не знаю, кем, но Боги не позволили тебе перейти в Навь*. Ты нужен здесь. Береги себя и учись, много читай, знания не бывают лишними. А ещё ты должен запомнить то, что с тобой случилось. Почему вы так поступили, какую глупость сделали, как не допустить сего впредь? Думай малыш, время летит быстро. Запоминай всё, что сможешь. А что не осилишь - записывай. И знай, всё в наших руках. Мы - Боги! - в голове наступила тишина.
У мальчика очи стали блестящими, и он просто закрыл их, по щекам стекли слёзы. Я обняла мальчишку и вышла. Чем помочь не знала, да и уже сделала сверх того, что могла. Остальное - в руках знахарки.
- Васька, кто ты? - муж стоял по ту сторону стены.
- Женщина.
- Кто твои родители?
- Земледельцы.
- Ага, тогда я кузнец, - Бер чуть прищурил глаза. - У тебя иногда проскальзывает вовсе не деревенская речь. Я слыхал раз такую.
- А ты уверен, что се я глаголила? - шепнула я и подмигнула ему. - У нас дома было много книг. Ходила за отцом хвостиком, пока не научил в три лета читать. Хотя, азбуку у нас обычно в пять дают, - время! Я спохватилась. - Хорош болтать, надо к своим ехать!
Мы сели за стол, ведь люди старались - отказать было нельзя. Муж хвалил квас, но мне запретил пить, попросив взвар*. Старики, сидящие за столом, лишь переглянулися, улыбнулися. Да подали прошеное.
За трапезой больше молчали, разве что пытали, откуда мы, как сенокос, какие новости? Бер сказал лишь о набеге. Ведь воевода наш и здесь присматривает. Да видно, недостаточно хорошо. Я съела кусочек уточки с гречей да на ягоды налегала. Муж же предпочитал мясо с овощами. Завтраки в пору сенокоса плотные были, ведь основная работа по уборке скошенного и просушенного сена лишь до обеда сейчас.
- Благодарствуем, люди добрые, - после завтрака мы вместе встали, поклонилися.
На том нас и отпустили.
Во дворе знахарки встретились с воеводою. Тот поведал, что злодея нашли почти при смерти, он
истекал кровью. Но Меланья и его на ноги поставит. А в доме у него нашли ещё двоих детей. Все морились голодом. Хуже всего было тому мальчику, которого муж достал из колодца. Злодею же вменяется отрабатывать сделанное зло, тяжкого труда сыскать не трудно, а все хвори разума исключительно от праздности. Мужик тот ещё самогонку гнал, допился. Всякое ему уж мерещилось. Слуги Мары с козлиными ногами да хвостами привиделись, что явились за ним да обхаживают.
- Ничего, не впервой, вылечим! Не даром самогон под запретом, - сказал воевода на прощанье, пожав мужу руку и похлопав по плечу.
Нам выдали лошадь, Бер посадил меня впереди себя, обхватил нежно за стан, натянул поводья, и мы помчалися к своей семье.
Сомневаться в том, что Голуба волновалась, не пришлось. Синева залегла под покрасневшими очами.
Я-то спала хоть сколько-то, а она, похоже, слёзы лила всю ночь. Ощутила укол совести. Они ж меня приняли как дорогого гостя, а я так поступаю с ними.
Бер обнял большуху, да времени общаться просто не было. Дело-то стоит.
И лишь вечером, когда дети намаялись и уже спали, Голуба стала допытываться. Бер лёг с нею рядом, впервые за время сенокоса меня положив отдельно. Се значит, что наказание кончилося?
Странно, но в сей раз обидно не было. Я бы и сама отправила его к Голубе, не хотелось участвовать в сём разговоре да и оправдываться. А может Бер захочет того самого... Но я отринула все думки и уснула.
Возвращались с сенокоса в селение мы всей гурьбой, предварительно по избам разделив плод нашего месячного труда. Девчата затягивали песню, им вторили бабы, потом присоединялись отроки, а за ними и мужики. Дети редко подпевали, да и голоса их среди остальных были почти незаметны. И на многие вёрсты слышалась песня. Забавно начинать петь не сначала, а продолжать, включаться в общий хор, по отголоскам слов выстраивать догадки, какая будет следующая песня.
Трава от засухи пожухла, некоторые берёзы пожелтели. Ох, словно и осень наступила. Как долго простоят ещё сухие деньки? Успеем ли мы урожай убрать? Возы порою поднимали тучи буса*, радовало лишь то, что следовали несколько в отдалении друг от друга, и пыль успевала осесть. Мы проехали мимо ржаного поля - нашего. Бер спешился, взял с собою Снежика и пошёл глядеть зрелость хлеба.
- Ну что? - спросила я, когда наши мужики вернулись. - Когда жать-то начнём?
- Через пару-тройку деньков, как раз дозреет. Завтра пойдём сеять озимые, - сказал муж, садясь с сыном на воз и берясь за вожжи.
У села встретили нас вояки, что дозор несли. Передали, что через час воевода скликает люд на вече в дом старосты.
Сердце ухнуло в пятки. Ох, что ж там творится-то? Али о набеге говорить будут?
На вече лишь мужики имеют право голоса, тож баб и не пускают вовсе. Там ведь единогласные решения только принимаются, а сила убеждения не всегда речами работает. А бывает, что и до кулачных боёв доходят свары*.
Проезжая мимо пары крайних домов, я заметила починенные, но уже не целые заборы, покосившиеся двери. Значит, се о сих домах была речь, коли воевода говорил о набеге в пору начавшегося сенокоса. Надеюсь, что старики в порядке, всё же с перепугу и помереть недолго, особливо уже в летах.