Она прогоняла его раз за разом, обливаясь слезами и истово бормоча молитвы. В её глазах он читал страх и отчаяние и не понимал их тоже. Но уходил. Ему скучно было долго оставаться на одном месте.
Когда монастырь разрушили, а руины утопили в крови, он снял её тело, пронзённое копьём, с того самого распятья и унёс в замок одного из своих слуг. Пробуждение её очень расстроило. Долго она не понимала, что жива, а когда поверила сбежала снова. Он думал, опять в монастырь.
На окраине ближайшей деревушки, заглянув в бедную сельскую церковь и отбив поклоны распятью, она приготовила костёр и взошла на него сама. Он смотрел, понимая, что его слов она снова не услышит. А значит, костёр всё равно будет.
Он думал, что этого ей хватит, чтобы понять самой: он подарил ей вечность. Рядом с ним или же нет но вечность.
Она, казалось, понимать не хотела. Она обнаружила удивительную тягу к самоубийству такую же страстную, с какой раньше поклонялась кресту. Понадобилось около сотни её человеческих лет, чтобы она осознала умереть не удастся. Тогда она обратилась к нему сама: отпусти.
К тому времени он стал терять к ней интерес, но снова, в который раз объяснил ей, что это невозможно. Она рыдала у его ног, называла вечность проклятьем, его как и раньше дьяволом, себя осквернённой.
Год спустя он нашёл её в подвале очередного монастыря, на серебряной цепи, истощённую, больную, но безнадёжно живую.
И снова, очнувшись, она шепнула ему: отпусти. И, чуть позже: уйди.
Он ушёл, но перед этим повторил, что она будет жить, хочет того или нет. И только с ним.
Она опять не поняла или не услышала. Позже, ещё через сотню лет он встретил её на людной площади пропахшего дымом и нечистотами человеческого
города под руку с каким-то юнцом. Она прошла мимо и не заметила, не узнала. Но светилась по-прежнему.
А ещё через год в склепе, на отпевании, она нашла его и всадила стилет точно там, где у людей сердце. А потом удивлённо смотрела на девственно-чистое лезвие, и губы её дрожали.
«Ты можешь быть только со мной», повторил он, и снова оставил её. На полсотни лет.
Слуги-тени шептали ему, что она выходила замуж ещё три раза. Её пятого мужа он увидел уже в склепе. Она стояла на коленях перед облачённым в саван телом и бездумно смотрела куда-то в сторону. Но обернулась, почувствовав его присутствие. На этот раз не было кинжала, не было слёз. Только: «Он был хорошим человеком». И ещё «Зачем?».
Он вернул ей вопрос. Зачем? Она же знала, что может быть только с ним.
«Но почему?» удивлялась она. «Я же его только поцеловала, сказала она, дотрагиваясь пальцем до своих губ. Я проклята. Ты проклял меня, демон». И снова: «Зачем?»
«Я позволил тебе жить вечно и наслаждаться молодостью, отозвался он, глядя на поникшие серые лилии в её руках. Чем ты не довольна?»
«Проклял», с уверенностью повторила она. И тут же жадно, очень по-человечески поинтересовалась: «Но почему я?» И словно ответом самой себе: «Я грешна».
«Грех человеческое понятие, заметил он, бросая взгляд на неизменное распятье на стене. Мне не ведомо, что это».
Зажмурившись, она покачала головой. И, спохватившись, положила лилии в ногах умершего.
«Кто ты?» спросила она, выпрямляясь. Он смотрел в её широко распахнутые глаза и, как обычно, не видел своего отражения.
«Я бог», просто ответил он.
Она смеялась. Хрипло, мешая смех и слёзы, хохотала, упав ниц перед ним. Он перебирал пальцами её сверкающие волосы, и ему казалось, что он чувствует исходящее от них живое тепло.
Больше она никуда не ушла. И готова была слушать. Расспрашивала, удивлялась, не верила, смеялась, а он смотрел, как год за годом её свет гаснет, и она всё сильнее напоминает других его слуг. Всё больше становится тенью. Он не знал, как это остановить. Не знал даже, хочет ли этого.
«Ты любил меня? спросила она как-то. Поэтому сделал мне свой, она остановилась и с чувством закончила: подарок».
«Любовь слишком человеческое чувство», объяснил он, и она рассмеялась. «Бог нас любит», сказала, имея в виду своего распятого идола.
Он промолчал, и она снова спросила с лисьим ехидством и женской злобой: «А что ты чувствуешь ко мне сейчас?».
«Ничего, честно ответил он. Я ничего не чувствую».
Она неверяще усмехнулась. «Ничего? Ты забрал меня, хоть и знал, что ненавистен мне. Тебя не волновало, что я чувствую конечно, это не любовь, она посмотрела на него в упор, сверкающее, чудное видение. Но не говори, что ничего не чувствуешь. Это ложь».
Он решил, что она снова ничего не поняла. В ней ещё слишком много было человеческого.
Как ручной лисёнок, она сопровождала его везде. «Мне одиноко», объясняла она. Этого он тоже не понимал: в монастыре она надолго оставалась в келье одна. Она говорила, что раньше с ней был бог, он был всегда, и она никогда не была по-настоящему одинока. А сейчас, когда она осквернена, Он отвернулся от неё. Ему эти рассуждения казались нелогичными. Как она ещё не поняла, что любая вера тлен?
Иногда он терял её в неизменном тумане или просто забывал, но она находила его всегда. А иногда они разговаривали.
Как-то на дымной улице очередного города они проходили мимо мужчины, поднявшего трость на мальчишку-попрошайку. И мужчина, и мальчик казались серыми струйками тумана такими же, как и всё остальное. Он их не замечал, пока она не отпустила его руку и не направилась к мужчине. Оттеснила мальчика, улыбнулась призывно, поглаживая лацкан дорогого пиджака, пробежалась пальчиком по щетинистой щеке. А потом, прильнув, поцеловала. И отступила обратно в туман.