И скрежет за стенами. И шорохи. Чем темнее, тем громче слышно, как что-то шевелится прямо за стеной или в стене? И десятки тонких голосов пищат. Пару лет назад в усадьбе завелись
мыши, но папа их всех потравил, и с тех пор ни одной не замечали. Но даже тогда скрежет раздавался только из одного угла, а сейчас разом отовсюду.
Тороплюсь дописать, сидя на подоконнике, пока ещё есть свет, хотя очень дует, а зимой день слишком короткий.
Усадьба кажется совсем обезлюдевшей. Боюсь, я осталась совсем одна, наедине с ними.
Всё случилось когда? Не помню уже, всё так смешалось и запуталось. Даже не знаю, какой сегодня точно день.
Была поздняя ночь, и на улице разыгралась снежная буря. Меня знобило, я лихорадочно металась по спальне, кидала вещи в саквояж и вынимала их обратно. Мне так хотелось забрать с собой всё, каждое свидетельство своей счастливой беззаботной жизни в Курганово. Папенька выразился предельно ясно: мы уезжаем навсегда, обратно не вернёмся или вернёмся очень не скоро. Нужно спешить.
Помню, что ужасно распереживалась из-за Мишеля, даже разрыдалась, не желая оставлять его одного. Кто ещё поможет ему, если все остальные покинули? Профессор Афанасьев приезжал, но в итоге быстро сдался и вернулся в столицу. У него осталась только я.
Но нужна ли я ему?
Помню, злилась на Соню. Было поздно, она уже отправилась в постель, но я никак не могла застегнуть все пуговицы на своём дорожном платье, воротник то и дело расстёгивался. И куда-то подевалась моя муфточка, не могу же я отправиться в дорогу зимой без муфточки.
А ещё саквояж. Мне казалось, я живу очень скромно, довольствуюсь малым. Все книги в основном брала из библиотеки графа, своих редко покупала. Украшений у меня почти нет, разве что унаследованные от матушки, и милая брошка, полученная в подарок на прошлые именины от Николя и его бабушки. Но тут, когда пришлось собираться в дорогу и уезжать надолго, а то и вовсе навсегда, выяснилось, что вещей у меня, наоборот, слишком много, и их никак нельзя унести в одном-единственном саквояже.
Внизу ругались. Я почти не видела графа с тех пор, как заболела. Он ослеп, и, как рассказала Соня, целыми днями сидел в библиотеке и ни с кем не хотел разговаривать.
Они с отцом ругались. Никогда прежде не слышала, чтобы они хотя бы просто спорили. Графу никто не смеет перечить, и мой осторожный деликатный отец тем более. Но тут они начали кричать друг на друга так яростно, что я оторопела, заперлась в своей спальне и даже не посмела выйти.
А потом раздался выстрел.
С криком я выбежала на лестницу. Но от болезни тело моё совсем ослабло. Ноги подкосились, и я упала, прокатилась по ступеням.
Помню только голоса отца и Сони. И кровь на своих губах. Это чахотка! Теперь я знаю наверняка, потому что зашлась страшным кашлем и никак не могла остановиться. Кровь, кашель, а в глазах черным-черно.
А потом я резко пришла в себя уже в постели. Дверь с грохотом распахнулась, на пороге возник мужчина с револьвером. Было очень темно, только из коридора лился слабый свет.
Незнакомец подскочил ко мне, я завизжала. Плохо помню, что произошло. Мне ужасно стыдно за своё поведение, но никак не получалось перестать кричать, и я визжала, как визжат маленькие избалованные дети, лупила руками, кажется, даже кусалась, пока меня не схватили и буквально пригвоздили к матрасу.
Где доктор Остерман?! гаркнул незнакомец.
От него повеяло морозом. И я обмерла, уставившись во все глаза, не в силах ничего сказать.
Где доктор?! повторил он.
Внизу, с графом, только и смогла пролепетать я и вдруг вспомнила про выстрел, про кровь.
Где граф и доктор?!
Я не знаю!
Имя!
Что? пискнула я, едва не теряя сознание от страха.
Как звать?!
К-к-клара Клара Остерман, голос мой настолько ослаб, что я не уверена, можно ли было вообще расслышать ответ.
Но незнакомец так же резко отпустил меня, почти бросил на кровать, и я тут же вскочила с постели, совсем будто перестав бояться незнакомца с револьвером, отшатнулась от него, по стенке подбежала к двери и кинулась обратно к лестнице.
Куда?! Стоять!
Он кричал что-то ещё, может, даже угрожал, но в голове моей творилась такая кутерьма, и разум полностью поглотили чувства. И все мысли, все переживания были только об отце, и больше ни о чём.
А там, на первом этаже у самых дверей в усадьбу стояло человек десять все вооружённые мужчины в шинелях. Я плохо разбираюсь в военной форме и всяком таком, но сразу поняла, что это сыскари.
Громко топая сапогами ох, эти тяжёлые шаги заставили меня вздрагивать от каждого звука, незнакомец из моей спальни подбежал со спины, схватил за локоть, останавливая на самом краю верхней ступени.
Не стрелять! велел он остальным. Это дочь доктора.
Мужчины внизу взирали на меня недоверчиво, с любопытством.
А я, растерянно переводя взгляд с одного на другого, никак не могла понять, что случилось.
И тогда я перевела взгляд на того, кто удерживал меня. Он такой колючий, с тёмными злыми глазами, с коротким ёжиком волос, квадратным каким-то очень уродливым подбородком, который обычно рисуют великим полководцам, и крысиным носом, впился в меня взглядом.