Ох, Гани Дочка только и смог выговорить Момун и снова залился слезами. Джигиты молчали пусть старый человек выплачется, слезы облегчают страдания, успокаивают боль Но сердца их стучали гневно, когда они
смотрели на своего сородича, доведенного до такого отчаяния, ненависть к врагам переполняла их души, рождая страстное желание скорее отомстить обидчикам
Наконец мельник перестал плакать. Тяжело вздохнув, он произнес дрожащим голосом:
Если ты слышал об этом, что тебе меня еще мучить, заставлять снова вспоминать. Все, что ты слышал правда
Не хочешь не говори, зло ответил Гани, так и лей слезы молчком. Много проку от этого.
Момун-ака, осторожно начал Махаматджан, я понимаю, бывают такие вещи, о которых и не стоит говорить. Но твое горе не такое. Оно не принадлежит только тебе. Это горе всего нашего народа, всех семей, что живут на этой земле. И о нем нельзя молчать
Но что мне делать? Что я могу?.. Один я на этом свете, некому мне помочь
А мы! Мы-то на что? закричал Гани в гневе и досаде. Ты что думаешь, мы расспрашиваем тебя из любопытства, а сюда приехали погулять да развеяться, отдохнуть под плеск воды? Эх, вы, янчи, янчи, так, видно, и умрете рабами, как родились
Сынок, а тебе зачем вмешиваться в нашу беду? Из-за нас ты навлечешь на свою голову новое лихо, мало тебе без нас забот?
Значит, пожалел меня? холодно рассмеялся Гани. Ну, спасибо, Момун-ака. Только запомни. Лучше умереть от голода и холода, лучше сгнить где-нибудь под забором как собака, но честь свою нельзя ронять ни перед кем! Ладно! Черт с тобой!.. Живи словно черепаха, прячась в панцирь со своим горем. Ты нам скажи только одно назови имя того подлеца, что отнял у тебя твою дочь силой. Кто он?
Сын кулустайского сельского старосты шанъё
Поехали, друг! сказал Гани и резко поднялся. Махаматджан вскочил следом за ним. Они направились к коням, не слушая Момуна, который просил их остаться попить чаю. Он даже попытался удержать коней, но джигиты двинулись в путь.
Проводив их, мельник сел на камень у дороги. Горе так измучило его, что он был не в силах больше держаться на ногах. Слезы вновь заструились по морщинистому лицу.
Подошла жена, приготовившая угощенье.
Вставай же, чай уже вскипел. А гости где? она огляделась. Уехали?! Ах, как стыдно, даже чаем не угостили.
Момун было приподнялся, но тотчас снова тяжело опустился на камень. Айшам попробовала ему помочь, но муж молча оттолкнул ее руку и стал смотреть на дорогу, по которой уехали два джигита. Айшам пристально поглядела на мужа и тоже уселась рядом с ним. Они жалели друг друга, прятали друг от друга слезы. Уже два дня прошло, как случилась эта беда, это ужасное событие Да, им нелегко жилось, но эта радость всегда ждала их в доме их дочь Зайнап А теперь ее нет с ними и свет померк, и дом стал похож на могилу, а они сами на мертвецов. Кто им поможет?
В ту ночь, когда украли дочку, Момун пошел за помощью к хозяину мельницы. Но, развалившись на постели, не поднимая головы от подушки, бек сказал сквозь сон: «Мало тебе, дураку, за то, что не умел держать дочь в твердых руках Проваливай»
Ответ бека, которому он служил верой и правдой всю свою жизнь, стал последней каплей. Момун поклялся ни одной живой душе не открывать своего сердца, не рассказывать о своих горестях. И, может быть, поэтому он ничего не сказал даже Гани, которому доверял всей душой, которого любил всем сердцем Прижавшись друг к другу, муж и жена сидели на камне, сами словно окаменев.
Перевалив через гору и миновав лощину, Гани и Махаматджан достигли Кулустая, который тоже считался селением янчи здесь жили выходцы из Чулукая.
Что за человек Момун-ака, даже имени своего обидчика не назвал, чертыхнулся Гани, когда они подъезжали к селению.
Да чего ты от него хочешь? Бедный Момун-ака Всю жизнь на чужих гнул шею, не видел ни покоя, ни радости. Потом он знает твой нрав, боится за тебя натворишь делов, что сам не расхлебаешь, а он себя будет виноватым считать, ответил Махаматджан.
В этом селении около десятка шанъё. Какой из них нам нужен? Не зная имени, как его найдешь?
Давай заглянем вон в тот дом, где огонь горит, там и спросим, предложил Махаматджан.
Ты что, рехнулся? Да в эту пору свет горит только у баев да шанъё, у мулл да беков, они днем выспались, пока батраки на них работали. Пойди спроси сразу укажут дорогу в ямул
Ну тогда сам думай, что делать, усмехнулся Махаматджан. Хотя товарищи всегда
держались на равных, решающий голос все-таки принадлежал Гани. Всегда выходило так, как он предлагал, и Махаматджан давно уже перестал с ним спорить
Хватит смеяться, тыква! Давай лучше думать, что предпримем. Постой, а помнишь ли ты про тетку Хажу?
Какую Хажу ты имеешь в виду? Тут в любую дверь стукни отзовется Хажа или Хажахан, Хажагуль или Хажабуви
Ну та, Хажа-медведица?
Ты говоришь про сестру Шерипа?
Да, про нее
Чего это ты про нее вспомнил? Это же не баба, а настоящий мужик
Да, она стоит десятерых таких, как ты!.. А коли сядет на коня, любого джигита обставит.
Ну, нашел Рустам-палвана в юбке.
Остановив коня у небольшого домика на восточной окраине села, Гани спрыгнул на землю и, отдав поводья другу, осторожно подошел к двери. Судя пс неказистому виду, это был домик какого-то бедняка. Джигит тихонько постучал в окно.