человеке, начиная от его манеры держаться и заканчивая тонкими, почти незаметными изменениями в интонации, говорило: здесь не место для шуток.
Он сглотнул, посмотрел в глаза собеседнику и твёрдо кивнул.
Понимаю. Мне нет смысла вам лгать.
Секунду они просто молчали. Где-то вдалеке послышался скрип двери, негромкий детский смех. За окном в соседнем дворе старик поправлял старый плакат на деревянном заборе, аккуратно разглаживая его ладонью.
Тишина натянулась, как струна, а затем Сталин слегка наклонил голову, продолжая изучать Мирослава с неизменной холодной отстранённостью. И если раньше в этом взгляде было просто наблюдение, то теперь, кажется, появилось что-то другое интерес, тщательно скрытый за железной маской.
Сталин медленно поднялся со стула, его движения были размеренными, словно каждый шаг был выверен заранее. Он прошёл к окну, на мгновение задержавшись у подоконника, и глянул вниз, туда, где улица дышала размеренной суетой. Над городом уже рассеялась утренняя дымка, в воздухе стоял запах свежего хлеба и выхлопных газов первых автомобилей. Где-то во дворе загудела шарманка, раздаваясь переливчатой мелодией, а у соседнего подъезда омега в рабочей кепке перелистывал газету, задумчиво морща лоб.
За стеклом Москва 1935 года жила своим размеренным ритмом: продавец газет громко выкрикивал заголовки последних новостей, рабочие тянулись в сторону завода, оставляя за собой запах угля и металлической стружки, а на перекрёстке пожилой альфа в тёмном пальто неспешно беседовал с милиционером, кивая на что-то, лежавшее в его ладони. Мирослав смотрел на эту картину, почти забывая, что сам не принадлежит этому времени. Почти.
Сталин ещё какое-то время молчал, затем, не оборачиваясь, заговорил ровным голосом, в котором не было ни сомнения, ни излишнего интереса только твёрдая, спокойная уверенность:
Я готов предложить тебе помощь, но взамен ты будешь полностью откровенен со мной и будешь выполнять всё, что я скажу. Согласен?
Мирослав сглотнул. Часть его разума говорила, что выбора у него действительно нет. Часть подсказывала, что перед ним человек, которому нельзя доверять слепо. Но что ещё он мог сделать? Он был чужим в этом времени, беспомощным среди этих людей, которые могли решить его судьбу одним словом.
Он поднял взгляд, встретившись с тёмными глазами Сталина.
Да. У меня всё равно нет другого выбора. Спасибо
Сталин коротко кивнул, будто подтверждая очевидное. Затем, неторопливо повернувшись к нему лицом, заговорил уже более низким, жёстким тоном, от которого у Мирослава непроизвольно побежали мурашки по коже:
Тогда запомни одно: отсюда теперь ты не уйдёшь, пока мы не выясним всё до конца.
Он сделал шаг ближе, бросая тень на стол, где лежал диплом и телефон, словно два чужеродных предмета в этой реальности, в этом времени. Взгляд его стал жёстче, голос обрёл ту неоспоримую твёрдость, с которой не спорят, которую принимают как данность.
И запомни моё имя. Иосиф Сталин.
Мирослав замер. Он услышал это имя так, будто оно пронеслось по воздуху с металлическим оттенком, будто каждая буква в нём имела вес, необратимый, давящий.
Это не просто имя. Это эпоха. Это власть. Это страх.
Он резко вдохнул, осознавая, кто стоит перед ним, и всё вокруг будто замедлилось. За окном кто-то громко рассмеялся, где-то за стеной хлопнула дверь, и этот звук вернул его в реальность.
Он смотрел на Сталина, а тот смотрел на него.
Сцена замерла в напряжённой паузе, полной неизбежности.
Глава 7 Один на один с реальностью
Он медленно провёл рукой по столу, ощущая под пальцами шероховатую поверхность. Дерево было крепким, гладким, но на ощупь совсем не таким, как современный пластик его рабочего стола в клинике. Здесь всё было чужим от простых, но добротно сколоченных стульев до запаха, который казался ему пропитанным чем-то старым, плотным, словно впитавшим в себя десятилетия тишины и ожидания.
Перед ним лежали два предмета его телефон и диплом. Два призрака из будущего, два последних свидетельства его прежней жизни,
которые теперь выглядели здесь абсурдно, почти нелепо. Он взял телефон, перевернул его в руках, машинально провёл пальцем по экрану, но, разумеется, экран не загорелся. Бесполезная тёмная пластина, которую в этом времени никто не сможет понять.
«Как глупо. Я всё ещё держусь за него, будто он может что-то изменить».
Он поставил его обратно, рядом с дипломом. Бумага, печати, его имя, отпечатанное в углу. Всё ещё настоящее, всё ещё его, но теперь уже не имеющее смысла. Мирослав резко втянул воздух и закрыл лицо руками, чувствуя, как внутри медленно закипает паника.
«Иосиф Сталин Я разговаривал с самим Сталиным. Это же полное безумие Как я вообще здесь оказался?».
Он провёл пальцами по волосам, сжал виски. Размышления были вязкими, липкими, беспорядочными. Он пытался собрать их в кучу, выстроить хоть какую-то логическую цепочку, но в голове звучал лишь один и тот же рефрен:
«Это невозможно. Это невозможно. Это невозможно».
За окном едва слышно перекликались голоса. Где-то во дворе загудел велосипедный звонок, раздался короткий лай собаки. Москва за стенами комнаты жила своей жизнью, абсолютно не ведая о том, что в этой маленькой, строгой комнате сидит человек, который пришёл из будущего.