Но скрывая то, что нужно было скрыть, конструкция всем весом давила мне на плечи. И пока я, уже проходя обучение, не помудрила в алхимимческой лаборатории и не покрыла её похожим на губку плотным материалом, норовила звякнуть при каждом движении. А это могло выдать меня.
Да и сам Степан... Он почти каждый день выдавал меня с головой. Это его вечное «Хозяйка!», когда мы плечом к плечу трудились в кузне или в мастерской Как я его ни просила, как ни уговаривала, он всё время забывался. Будь у меня магии побольше, я быстро наложила бы на него какое-нибудь заклинание. Но моей скудной магического запаса хватило только на магический свисток, что срабатывал на последовательность звуков «хо» и «зяй». И как только Степан произносил «хозяй» сразу же после «хо», в ушах у него свистело, напоминая не свисти! И он обрывал себя на полуслове. Хозяй и хозяй, хоть так.
Да, скрыть фигуру, хоть это было трудно, мне удалось. А вот руки Мои руки оставались слабыми девичьими руками, с тонкими пальцами, больше подходящими для игры в бирюльки. Поэтому мне на все практические занятия приходилось брать с собой Степана. И конечно, все ученики моего класса, а затем и другие, не стесняясь, потешались над моей слабостью, называя заморышем и белоручкой. Но это было полбеды. Настоящая беда была в том, что все заметили эту странность моего денщика и я каждую минуту ждала, что кто-то поумнее догадается отчего денщик так странно обращается к хозяину.
3. Лиззи Арчинская
С кузнецом, что стал моим первым наставником, учителем и гувернёром, мне повезло так же сильно, как и с папенькой. Хотя папенька всегда утверждал, что это со мной бывшему кузнецу повезло. Но не возьмусь судить, не знаю.
Я помню нашу первую встречу. Я была совсем маленькой, лет пять или шесть, и привлечённая грохотом, каким-то отчаянным стуком в кузнице на заднем дворе нашего дома, возле самых конюшен, сделала шаг внутрь. Там было темно, жарко, стоял незнакомый горелый запах, пылал ярко алым зев печи, а рядом с ней бил огромным молотом по красному пылающему куску мохнатый потный человек в черном фартуке. И столько боли было в его движениях, столько отчаяния в каждом ударе!.. Он бил так, будто хотел убить тот раскаленный кусок, что держал огромными щипцами. Когда он ударил в последний раз, я спросила:
- Тебе больно, да?
Лохматая голова медленно повернулась ко мне. Глаз было почти не видно в темени на его лице, но пустоту и боль я бы почувствовала в них, будь они вовсе закрыты.
- Что? спросил он хрипло.
- Ты так бьёшь Тебе больно, да?
Черная всклокоченная борода вдруг затряслась, сначала едва заметно, потом сильнее. А потом человек отшвырнул в сторону инструменты, сел под стену прямо на землю и, закрыв лицо руками, затрясся весь. Затрясся и заревел. Я поняла, что ему очень и очень плохо, подошла и стала гладить его по мокрым от пота, слипшимся волосам, по плечу, по руке.
- Ты хороший, хороший! Ты поплачь, когда больно всегда надо плакать, - я это знала точно, потому что только на той неделе
свалилась с дерева, на котором хотела построить себе гнездо, и пребольно ушиблась. А хорошенько проревевшись, почувствовала, что боль утихла. Поэтому и советовала сейчас со знанием дела.
Потом вспомнила, как мне папенька всегда говорил, если я больно расшибала коленку или локоть: «Ну, ну, маленькая, ты не виновата! Ты ни в чём не виновата!» и стала приговаривать:
- Ну, ну, ты хороший человек, ты ни в чем не виноват, не виноват!
Он ещё долго плакал, так долго, что я даже устала его гладить. А когда утих, я вытащила из ближайшей бочки с водой ковшик и подала ему:
- Умойся, попей.
Он принял ковш, плеснул водой прямо себе в лицо, стер капли закопченной рукой, оставляя грязный потек на щеке.
- Нельзя это пить - хрипло прокаркал.
- Почему? Заколдовано? удивилась я.
Он качнул головой:
- Нет, это вода для закалки металла. Она не вкусная.
- Для закалки? Это как?
И человек, которого, как оказалось, звали Степан, взяв в свои огромные жесткие и чумазые руки мою маленькую ладошку, начал рассказывать о том, как такие как он кузнецы куют горячее, раскаленное железо
С того момента не было и дня, чтобы я не приходила в кузню посмотреть на его работу, послушать рассказы, принести кувшин холодной воды из родничка, что бил в лесу, недалеко от нашего поместья...
Уже потом, много лет спустя, отец рассказал мне, что я очень вовремя встретилась Степану. Он как раз сильно горевал, потеряв семью жену и двоих малых детей. Они угорели, пока Степан ездил на ярмарку. Задержался там и домой вернулся слишком поздно спасти никого не удалось. Он злился и ненавидел себя, чувствуя вину: не задержись он, все были бы живы. Но вот пришла в темную кузню маленькая девочка, такая же маленькая, как его дочь, и сказала «Твоей вины нет!». И он поверил, поверил так, будто это сказал ему его собственная умершая дочь. И Степан смог простить себя и перестал казнить себя, позволил своей душевной ране зажить, увидев во мне посланца небес.
А я, выросшая рядом с наковальней и Степаном, выполнявшим любые мои капризы, стала большой выдумщицей. Мне хотелось сделать из железных образков человечка вот, держи, маленькая хозяйка. Мне хотелось, чтобы жестяная лягушка прыгала вот, играй, маленькая хозяйка. Мне хотелось вот такую шкатулочку с потайным замочком, чтобы не заметен был, - давай, сделаем вместе, маленькая хозяйка.