Еще в 1875 готу раскалённая лава Везувия неслась со скоростью 35 вёрст в час. Но до сих пор, если в корку лавы воткнуть железный прут, он накаляется мгновенно.
Ишь ты! удивился Мишка. Значит, и у нас тоже извержение было?
Было, было
На другой день Кутасов один ушёл по дороге на Армавир. Больного товарища удалось устроить в хате бедного казака. А через неделю по специальному разрешению армавирских властей Кутасов вернулся в Ново-Троицкую, чтобы проводить умершего товарища в последний путь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В последние годы в НовоТроицкой поселилось много иногородних людей, приехавших с Украины, из губерний Центральной России. Живут они обособленно. Заселили неподалёку от центра станицы выжженный солнцем бросовый косогор. Поселок иногородних презрительно зовётся Хамселовкой.
Тесно жилось здесь людям. Не было в Хамселовке ни садов, ни огородов. Как говорится, хата на хате. А кругом немало пустырей. Но и на эти заброшенные участки иногородние не имели права. Станичное правление ревниво оберегало казачьи земли.
В Хамселовке жили чеботари и бондари, полстовалы и плотники. Отсюда богачикулаки нанимали сезонных работников и батраков. Отсюда же по утрам выходили обвешанные сумками слепые, калеки, немощные старики и малые дети просить под окнами у казаков милостыню на пропитание.
Но даже в нищей Хамселовке не было, пожалуй, никого беднее Малышевых, всем своим многочисленным семейством ютившихся в перекосившейся подслеповатой мазанке.
Сегодня Пашка Малышев проснулся сердитым. Натягивая на ноги старые сапоги, он ворчал на деда:
Надоел ты мне со своими кусками хуже горькой редьки. Вот возьму и не пойду побираться!
Я тебе не пойду! Ишь ты какой! А жратьто што будешь? Какой богач выискался! грозил ему слепой дед, надевая на плечо ремень старой лиры. Ты вот ныне сумку побольше возьми. На Козюлину балку завернём. Давно там не бывали.
Отец и мать Пашки умерли от холеры. Трое малолетних детей остались на попечении слепого старика. Пашка был самый старший, и потому ему пришлось стать поводырём.
Чтоб какнибудь прожить и не умереть с голоду, они с утра до вечера ходили христарадничать. За день порядочно набив ноги, Пашка возвращался домой повзрослому, вразвалку. Громыхая отцовскими сапогами
по кочкам, заставлял собак кидаться на заборы и ожесточённо брехать. Порой удачным взмахом руки ему удавалось сбить с забора задремавшего кота.
Пашка, не дури! Хозяева поймают, портки сымут. Вот истинный бог не брешу, отдерут тебя когданибудь плетьми! ворчал дед.
Так и снимут! Я во как бегаю! Пашка, стуча сапогами, убегал от деда. Беспомощный слепой, склонив голову, останавливался, прислушивался действительно ли удрал его поводырь.
Просил дед поособому, напевая под окнами божественные стихи. А внук, вторя деду, тянул охрипшим голосом:
Подайте заради Христа милостыньку слепому со сиротамии.
Им выносили куски хлеба, копеечки, лук, чеснок, а иногда и остатки пирога с вишнями или курагой.
Блаженно улыбаясь, дед осторожно отщипывал сладкий кусочек, нюхал его и потом совал своему поводырю.
На, съешь! Кажись, сладкий пирожок подали православные, ишь, какой липкий, сам в рот просится, да не забудь лоб перекрестить.
Пашка торопливо обмахивал себя крестным знамением, запихивал за обе щеки сладкий кусок и за рукав тянул деда дальше, пока подаяниями не заполнялись доверху их засаленные сумки.
Хотя старшему и не хотелось рано подниматься по утрам, хотя по привычке он и ругался с дедом, все же своею обязанностью он был доволен: по крайней мере, целый день был сыт, к тому же много видел и много слышал, знал о всех событиях в станице.
Излишки подаяний они продавали кабатчику, а на вырученные деньги покупали соль, спички, керосин и прочие необходимые мелочи. К праздникам даже удавалось для когонибудь из ребят купить ситцу на рубашонку.
Летом было ещё ничего. А зимой мёрзли. Мерзли на улице, мёрзли в своей покосившейся хатёнке. Не часто удавалось протопить большую русскую печь. Солому давал сосед. За это Манька, сестрёнка Пашки, всю весну и лето пасла его гусей. Спали все на печи покотом, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись дерюгой. Под пасху сердобольные соседки подмазывали и подбеливали хатёнку Малышевых. А с крышей уже ничего нельзя было сделать. Она прогнила и надвинулась на самые окна. Издали походила на большую чёрную шапку на стариковской голове.
Но Пашка любил свою хату, хвастался своим друзьямпобирушкам, что они, слава богу, не ходят по дворам ночевать, а имеют свой дом.
У самого порога росла акация гордость Пашки. Других деревьев не было во дворе, да и дворато не было: хата да акация, и никакой ограды. Каждую весну Пашка перестраивал скворечню, высоко подвязывал её на дереве, радостно встречал скворцов.
Когда Пашку дразнили казачата, выкрикивая: «Ни кола, ни двора, зипун весь пожиток», Пашка искренне возмущался:
Брехня! А дом, а акация, а скворешня! Не видите? Глаза у вас повылазили?
В это утро Пашка шёл бодро. Он знал раз идут на Козюлину балку, значит, обязательно зайдут к Шелухиным. Когда миновали двор Ковалевых, дед оживился: