А отец настоятель благословил лёгкое скоромное избранным болящим подавать, словоохотливо пояснил брат Лука. Отец Паисий определяет, кому именно. Ведаешь, я иной раз грешным делом помышляю: а славно было бы и самому как-нибудь занедужить, Господи помилуй. А теперь вот и кашка гречневая на молочке нас дождалась, да с маслицем коровьим, да с медком Пить не хочешь? Это особый настой травяной отец Паисий у нас к тому ж и травник превосходнейший.
Незаметно наевшийся до отвала Кирилл почувствовал, что его клонит в сон:
Спасибо тебе, брате.
Да во славу Божию.
Он опустил потяжелевшие веки и поначалу еще слышал, как брат Лука чем-то осторожно шуршит да позвякивает.
Брат Илия!
Рослая крепкая фигура келейника неслышно появилась в дверях.
Призови ко мне братий Сергия-младшего, Исидора и Никона. Вослед за ними, чуть позже, отца Паисия.
Брат Илия молча склонил голову и вышел.
Игумен опустился на колени перед келейным иконостасом. Некоторое время пребывал в безмолвии, раз за разом осеняя себя знаком креста. Когда за дверью раздалась входная молитва, поднялся.
Трое коренастых монахов, не кровных братьев и даже не родственников, но чем-то неуловимо похожих друг на друга, слаженно согнулись в поясе.
Брат Сергий! Отправляешься в Ефимов скит ко архимандриту Власию, сугубый поклон ему от меня.
И настоятель вручил названному иноку один из свитков.
Тогда послушник Сисой говорит ему: «Книжник ты изрядный и меня переспорил тут деваться некуда: твоя взяла. На словах. Только вот беда какая: на деле-то все одно будет по-моему!» А брат Кифа, конечно же, таковыми предерзостными речами крепко опечалился, руками разводит да ответствует смиренно: «Ну коли так, то спаси тебя Господи, брате!» На что послушник Сисой фыркает, что твой кот, подбоченивается и в крик: «Чего-чего? Это меня-то «спаси Господи»? Да это тебя самого «спаси Господи!»
Сухонький старичок уронил сухарик в чай, сморщился и затрясся. Поперхнувшись глотком, замахал ладошками, зашелся в приступе кашля. Из выпученных глаз его побежали слезы. Округлый старичок в душегрейке привстал; угодливо перегнувшись через стол, занес руку:
По спине не постучать ли, отец архимандрит?
Не надобно, отец Памва, всё уже, всё. Спаси тебя Господи! он сдавленно хрюкнул и помотал головой. Ох-хо-хо, грехи наши тяж
Спина его внезапно выпрямилась, а светлые до прозрачности глаза распахнулись, уставясь сквозь отца келаря в неведомую даль.
Никак, опять узрели нечто, отец архимандрит? с жадным любопытством прошептал, замерев и нависнув над столом, отец Памва.
Ага! Чрево твое узрел, отец келарь, сварливо отозвался сухонький старичок, ткнув твердым узловатым пальцем в упомянутое место. Эко тебе харчи скитские
впрок-то идут! Хе-хе
Отец Памва быстро отодвинулся, втянув (насколько было возможно) живот, сел и сотворил сокрушенное лицо.
В путь мне скоро предстоит собираться проговорил раздумчиво и как бы самому себе маленький архимандрит. В путь не дальний, но и не близкий.
А когда, отче?
А как срок придет, так и не утаю того.
Он осторожно добыл ложечкою из остывшего чая совсем раскисший сухарик и, смачно причмокивая, принялся доедать его.
Второй свиток перешел из рук в руки.
Брат Никон! Оружейная слобода, что в излучине Несыти. Мастеру Ляду-Георгию с молитвами нашими о нем и доме его.
Настоятель отдал последний свиток и широким жестом благословил склоненные перед ним головы:
Отец казначей выдаст потребное и с Богом в добрый путь, братие.
Повысив голос в быстро опустевшей келье, позвал:
Отец Паисий, ты уже здесь? Входи, рыцарь.
Последние слова заставили лекаря на мгновение задержаться в дверях, а его лицо обрело странное выражение:
Отец игумен, я очень хорошо знаю, в каких случаях ты так ко мне обращаешься. Говори.
Поговорю непременно для того и призывал. Но только вначале ты присядешь да почитаешь кое-что отец Варнава взял со столика бумажный лист со следами нескольких перегибов. Сразу скажу, что Вук отправлял мне два письма. Одно, явное, назначалось для отвода глаз, я так разумею, оно пропало, когда раненый княжич в беспамятстве пребывал. Найдено и похищено, понятное дело. А вот это было зашито в поддоспешник.
Отец Варнава протянул послание и стал расхаживать по келии перед погрузившимся в чтение лекарем. Ненадолго оторвавшись от бумаги, отец Паисий молча вскинул на него глаза.
Ради Бога прости! в некотором смущении проговорил настоятель, поспешно отходя к окну и опускаясь в кресло. Никак от этой привычки отделаться не могу.
Машинально ухватил приземистый горлянчик с чернилами, принялся, как и давеча, беспокойно елозить им по столешнице. С запозданием поймав себя на том, подчеркнуто медленно и твердо отставил подальше. Вздохнул.
Трое братий, что предо мною от тебя вышли, то гонцы были, не так ли? нарушил затянувшееся молчание лекарь, откладывая в сторону листок. Надумал призвать в строй, так сказать, старых дружинников?
Да.
Ох Вук, Вук Боюсь, мастер Зенон может крепко осерчать на твое своеволие.
Он ведает, кто таков для меня Вук, а довериться полностью никому другому я пока не могу. Даже людям мастера Зенона. Да и серчает-то он так, что стороннему человеку нипочем не догадаться о том. Уж как-нибудь перетерплю. Знаешь ведь, «нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя». Вот и всё.